«Иногда бывает завидно влюбленным парочкам»: редкие записи из дневников Сергея Прокофьева

Владимир Пронин по крупицам собрал отрывки из утерянных дневников композитора («Священная желтая книга»). Вот те воссозданные выдержки, что посвящены делам любовным — лирическим, но чаще просто забавным — и мыслям Прокофьева на сей счет.

Мои уроки в консерватории начались с классов по научным предметам («научники» — так назывались в консерватории учащиеся в них), и эти классы произвели гораздо большее впечатление, чем в дальнейшем занятия по гармонии. Еще бы! До той поры мое детское общество составляли главным образом Стеня да Вася, бывшие на правах полуподчиненных, а тут сразу больше дюжины девочек и около десятка мальчиков самых разнообразных возрастов. Девочки и мальчики учились вместе: первые сидели на левых партах, вторые — на правых.

К наличию стольких девочек я относился равнодушно, моя наивность в этой области была полная. Раз дома я засунул себе под фуфайку два небольших мячика, расположив их как женские груди, и в таком виде явился к матери.

— Ну-ну, рано тебе интересоваться такими вещами, — поморщилась мать.

Вытащив мячики, она бросила их в соседнюю комнату, крикнув: «Лови!» Я побежал за мячиками. То, что мать сказала «рано», я отметил, но что рано и почему рано, я понять не мог. Другой раз я услышал фразу про какую-то пару: «Они оба были так красивы, что, когда шли вместе, на него оглядывались все девушки, а на нее молодые люди» — и подумал: почему молодые люди на нее, а не на него?

В научном классе семнадцать учениц и три ученика. Я — как монах, попавший вместо мужского в женский монастырь. Решив, что с ученицами успею познакомиться, я держал себя сдержанно, по-деловому. Впрочем, количество мальчиков на следующих уроках увеличилось до девяти, все с невероятными иностранными фамилиями, точно острова Тихого океана. [...] В нашем классе были двое — Эше и Глаголева, — державшиеся тонно, не смешиваясь с остальными, особенно с мальчишками. О первой из них я уже говорил раньше в связи с пьеской, написанной на тему из букв, составлявших фамилию. Она была довольно интересна, молчалива, по коридорам не бегала, училась хорошо. Глаголева была совсем красива, хотя с неправильными чертами лица, тонка, высока, черна, «как туз пик». Держалась она тоже строго, хотя под этим скрывался довольно фантастический темперамент.

Дома я начал рассказывать тете Тане про консерваторские дела.

— Что же, выходит, у вас и в общеобразовательных классах ученики и ученицы вместе учатся? — спросила она, подняв брови.

— Выходит, что так.

Вошла мать, а я продолжал рассказывать:

— Есть у нас там одна, высокая, сажа да кости...

Мать прислушалась, обратив внимание на броское выражение, где-то подцепленное мною.

— Губошлеп, — процедила она.

— Я уже не маленький, чтобы называть меня губошлепом, — обиделся я.

— Все равно губошлеп, — сказала мать и вышла из комнаты.

В дальнейшем домашние разговоры о консерваторках почти прекратились: я видел, что мать относится к ним не особенно дружелюбно, и предпочитал молчать. Так, например, через несколько дней Бессонова, пробегая «перепелочкой» позади меня, пробормотала: «Ах, Прокофьев — это моя симпатия!» Я оглянулся и успел поймать ее закаченные глаза. Бессоновой я ничего не сказал, ничего не сказал и дома, чтобы не получать «губошлепов»

Тетя Таня взяла меня к своей знакомой Акатьевой. У нее был сын, года на полтора моложе меня, недавно поступивший в кадетский корпус. Это был испорченный мальчик, как говорят, из молодых, да ранних, но превосходно рисовал и завалил меня кипой листов с изображением противоборства мопсов и обезьян. Оно мне понравилось. Целый год потом я тоже рисовал схватку обезьян с мопсами, распланировывая сражения и отдельные сцены боев, но у Коли Акатьева это было здорово нарисовано, а у меня довольно неуклюже, по-детски.

— Флирты имеешь? — вдруг спросил Коля, строго взгляну на меня поверх своих рисунков.

— Ф-флир... н-нет, не имею, — смутился я.

— А почему?

— Да так... не очень интересно.

— Не интересно! — передразнил Коля и занялся своими рисунками, не удостаивая дальнейшего разговора.

Мать не очень осталась довольна этим знакомством, и я слышал, как она говорила тете Тане, что больше меня водить к Акатьевым не стоит. У меня же надолго осталось представление, что флирты — это нечто не особенно хорошее¸ чего лучше стараться не иметь.

Однажды, бродя по самым дебрям большого сада, я вышел к ручью, протекающему под пригорком. [...] Сам по себе ручей был довольно тщедушный, особенно в летнее время, но в этом месте находился глубокий затон: если влезть, то с головой. От затона неслись крики и всплески, и когда я, пробравшись сквозь кусты, остановился на высоком берегу, то увидел в нем пять барахтавшихся голых тел, из которых двое принадлежали парням, а трое — девкам. Парни пытались поймать девок за ноги, а те вырывались и визжали.

— Эй, что вы делаете! — закричал я, не ясно, впрочем, соображая, что происходит.

Купающиеся вскрикнули и шарахнулись на противоположный берег, подхватили одежду и скрылись в зарослях, стараясь все время держаться со мной спиною. Я пошел прочь, несколько взволнованный встречею, хотя не осмыслив, что толкнуло их к такому компанейскому развлечению.

Временами меня начинал докучать вопрос: почему я до сих пор никого не любил и никем не был любим? Ведь много же девушек я видел и вижу перед собой — и все равнодушно скользят мимо. Иной раз грустно становится и завидно любящим парочкам. И почему так случается? Неужели у меня такой скверный характер, такая противная манера держать себя, что я всех от себя гоню? Правда, я сам слишком требовательный: мне надо и интересную внешность, и воспитанность, и содержательность, но все же я иногда начинал сомневаться в возможности хорошего успеха. Нет, любовь — это случай. Вот вдруг, ни с того ни с сего, друг друга полюбили — вот и любовь, и никакие ухаживания не приведут так к цели, как подобная случайность, простая игра судьбы. Этот тезис я себе представил очень ясно.

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:

Хочешь следить за событиями в мире роскоши? Подписывайся на «RR Россия» в Telegram и «ВКонтакте».

Фото: Wikipedia