ВелВел Перельман, рыжий волк, wellness: Владимир Перельман о своём новом проекте

Велвел, с ударением, на первый слог, это имя. На идише означает молодой волк, волчок. Так звали моего деда по маме Владимира Александровича, и меня дедушка так тоже иногда называл. Домашнее имя, не для документов. Дедушка был совершенно фееричный. Он был виолончелистом, они учились вместе c Ростроповичем, у одного педагога. Все музыканты, коллеги говорили, что у него был фантастический звук. Но я никогда не слышал, как он играл на виолончели: дедуля в тридцать шесть лет сломал руку и потом играл уже только на контрабасе и на бас-гитаре. Уже не в симфоническом оркестре, а в джазовом, у Утёсова.

И папин отчим — он тоже Велвел, тоже Володя, и тоже музыкант. Они вместе с моим дедулей играли у Утёсова: Владимир Тартаковский был одним из лучших трубачей в Советском Союзе. Сейчас ему больше девяноста лет, и он по-прежнему блестящий трубач.

Вся семья музыкальная?

Вся семья очень необычная, с большой долей творческой реализации. Родители оба сейчас преподают в Консерватории. Мама — по классу фортепиано, папа — по классу классической литавры. Отец мой играет в оркесте Большого театра, а до этого в Московской симфонической капелле у Геннадия Николаевича Рождественского, одного из самых блестящих дирижеров мира. К сожалению, он умер в прошлом году. Рождественский говорил, что знает в мире всего трёх таких литавристов, как мой отец.

Вообще хороших классических ударников очень мало: музыкально одарённых детей отдают на скрипочку, на фортепиано. А папа ударник во втором поколении — его родной отец, мой дедушка Вадим, тоже был барабанщиком. Бабушка, мамина мама — фортепиано. Совершенно поколенческая история. Сколько я себя помню, у родителей всё было подчинено творчеству, бескомпромиссно. А жили мы при этом очень хорошо, благополучно. Дом артистов эстрады, метро Аэропорт. Рядом дома Союза писателей, артистов Большого театра и так далее. Творческое гетто. Совершенно особая атмосфера, весь уклад жизни. Я пытаюсь передать этот вайб в новом проекте.

Что такое вообще — музыкальное бистро?

Это новая дефиниция, мы её придумали. Кухня и сцена абсолютно равнозначны в пространстве, расположены визави, друг напротив друга. По сути — две сцены, музыкальная и гастрономическая. Плюс бар и вино. Квадрат. Работаем мы пять дней в неделю, с шести вечера. Постоянных шефов будет два — наш веган-шеф Кирилл Губин и я. Это план на первые две недели, потом меня сменит другой приглашённый шеф.

Чем будешь кормить, удивлять?

Я буду делать необычные вещи из привычных мне продуктов, очень качественных, которые я многие десятилетия покупаю на Ленинградском рынке. Но буду готовить с какой-то ресторанной затеей, назовём это так. Не домашняя еда ни фига.

Жареная докторская колбаса с горошком и яйцом, звучит обыденно, да? Но будет совсем по-другому. Что ещё, например? Долма из пяти видов риса с мидиями, сумахом и разными другими специями. Стамбульский флёр. Или вот: кабачок с соусом из выпаренного сулугуни. Но не любого! Подходит только один сулугуни, который в Москве есть только у одного грузина.

Будет яйцо — как я его ел в детстве, с дедушкой мы так делали: снимаешь с яйца верхушку и добавляешь туда всякую всячину. Очень красивый процесс. Вообще я с детства всегда очень красиво ел. Элегантно, вдумчиво, в отличии от старшего брата, который как раз мог схватить что-то холодное на бегу. Теперь я, конечно, с другой высоты вижу еду — с высоты своего дегустационного опыта после посещения лучших ресторанов мира. Но все эти детские ощущения еды — они тоже всегда с тобой, хоть, может, и переосмысленные. В WellWell я вижу эту историю.

И будет очень много музыки, которая завязана с едой. Никаких этих концертов, где все сидят не дыша, не тот это будет формат. Во всём этом очень много личного, идущего именно от деда. От него я узнал, как можно быть очень деликатным музыкантом, не выпячивать свое эго, не заниматься перетягиванием каната, выяснением, кто тут главный. Даже литавры, инструмент шумный, в руках моего отца у него появляется магия, основа ритма и огромная деликатность.

После меня будут другие приглашённые шефы. Песоцкий, Абузяров, шеф из Тартар-бара. Будет много сенситивных ужинов, абсолютно аналоговых, никакой цифровизации, но достаточно экспериментальных. Кухня, звук, бар, вино, — всё в едином ансамбле. И очень низкая наценка.

А вот это необычно. Концепция wellness, о которой сейчас все так пекутся, обычно как раз повышает наценку.

А у меня будет низкая, и это будет well. Very well.

А ты сам будешь там петь?

Конечно. Я за карантин написал какое-то количество песен. Я же поэт-песенник. Начинаю аранжировать, будет партия виолончели, гобоев, контрабаса, сложная такая аранжировка. Буду собирать бэнды из разных составов, из лучших джазовых музыкантов страны. Но в основном собираюсь, конечно, конферансить.

А у тебя тоже музыкальное образование?

Я закончил музыкальную школу, семь классов за два года. Конечно, по классу ударных — классические ударные у меня в крови: ксилофон, вибрафон, маримба и так далее. В художественную школу тоже ходил, как без этого. Хотя больше всего увлекался баскетболом.

А когда я учился в третьем классе, мы поехали жить в Стамбул, папа получил приглашение играть в оркестре театра оперы и балета, преподавать в Босфорском университете. Стамбул очень много мне дал. Турция тогда была потрясающая, абсолютно проевропейская, никакой исламизации, большое внимание к искусству, общеевропейской культуре. Люди искусства приезжали туда со всего мира. Всё это я в себя вбирал. У меня было огромное количество свободы, родители мне абсолютно все разрешали.

Родители прожили в Стамбуле 12 лет, а я вернулся через пять лет, чтобы закончить школу. А в 16 уже поступил в Плехановскую Академию на факультет Международные экономические отношения. Года три очень плотно учился, а потом появилось очень много разной работы. В основном помогал старшему брату, который занимался event-бизнесом. Через это я и увидел мир ресторанов. И слово за слово в 26 лет мы с Сашей Каном открыли I Like bar.

Как-то вы с братом прервали традиции династии, никто не переживает по этому поводу?

В чём-то мы их как раз продолжили. Дедушка Велвел ушёл из симфонического оркестра в джазовый, но полностью восстановить руку не удалось. В сорок лет он потерял профессию и стал заниматься музыкальным администрированием, был директором московского бюро Москонцерта, возил всех по городам мира. От музыкального администрирования к идее музыкального бистро путь вполне прямой.

Пришло время признаний. Мне нравится, как ты развиваешь компанию. Вот открылся «Горыныч», мощный проект, притягательный. А у тебя за углом —«Голодный злой», и дела у него как-то не очень. И все подумали: а что Перельман-то? А ты тогда как-то очень красиво поздравил создателей «Горыныча», а «Голодного злого» просто взял и закрыл. Переделал помещение под рыбный ресторан «Рыба моя», и всё там вроде бы хорошо. В этом было какое-то мужество, красота поступка. Элегантность. Мне очень понравилось.

Спасибо, мне приятно. Для меня действительно важно всё делать, по возможности, красиво. Легко и весело. Но, на самом деле, к моменту открытия «Горыныча» это решение уже было принято. Ну, не взлетела концепция, что ж теперь делать. Но я никогда не бросаю рестораны, не бросаю партнеров.

У тебя не слишком обычная для московского ресторатора репутация. Про тебя говорят: «От Перельмана никто не уходит. Точка». С тобой работает, например, бывшая жена, Женя Левшицкая. Рыжая красотка с рыбкой во рту на логотипе «Рыба моя» — это ведь она? Женя ведёт пиар Perelman People. А её новый муж — твой партнер по I like design. Шеф-повара и другие ключевые сотрудники тоже, как я понимаю, крайне редко покидают команду?

С кем-то, конечно, приходится попрощаться. У нас действительно маленькая текучка. Наше отношение к людям и их самих к себе проецируется на всё. Мне хотелось бы думать, что у нас действительно интеллигентный ресторан для интеллигентных людей. Приятные люди везде — на кухне, в клининге. Грузчики — есть такие ребята золотые. Мы уважаем людей, их труд, и это полностью меняет всю систему.

Этот год сильно всех подкосил, у многих умерли родственники, не только из-за коронавируса. У нас есть фонд помощи тем, кто теряет родственников, и по нему видно, что в этом году было много таких несчастий. И особое внимание — образованию. Ещё до пандемии пришел ко мне шеф-обжарщик, работал всего полгода, я его едва знал. Написал план своего образования, который стоил около пятисот тысяч в год, большие деньги. У меня нет с ним контракта, не лежит в сейфе какая-то расписка, что он мне это отработает. Но человек хочет учиться — пусть учится.

Другой шеф приходит: «Хочу поехать в Таллин на стажировку». Ни разу в жизни я никому на такой вопрос не говорил: нельзя. Так же и с отпуском. У нас просто нет такого в компании — деспотичного выжимания из человека всех соков. Мы работаем в долгую. Это наша мечта, мы создаём профессиональную компанию. Это очень сложный путь, мы ещё только в начале.

Фото: Perelman People