Драма с собачкой: гедонистка и авантюристка Ксения Соколова о том, как купить бездомную турецкую собаку

Есть одно место на земле, где мне поставят памятник. Не знаю почему, но я уверена, что так будет. Я вижу это монументальное сооружение воочию: женская фигура в шляпе и развевающемся на ветру платье и две лохматые собаки, бегущие вдоль моря за ней.

Место называется Гёджек. Это маленькая деревня на Эгейском побережье в Турции. Название хорошо знают яхтсмены со всего света: Гёджек представляет собой небольшую бухту, защищённую с моря девятью островами. Такое удачное расположение гарантирует отсутствие сильных ветров и штормов. Поэтому деревенька состоит фактически из одной улицы и десяти марин — оборудованных стоянок для яхт.

Я впервые попала в Гёджек семь лет назад. Мы с друзьями шли на лодке от острова Родос вдоль живописных берегов Эгейского моря, когда капитан обнаружил небольшую неисправность в моторе. Для её устранения мы зашли в порт Гёджек. Место показалось мне милым: сосны, розы-олеандры и статус заповедника, исключающий постройку зданий выше двух этажей. Поэтому никаких признаков массовой туристической индустрии. Одни лодки, острова, пара неплохих ресторанов и мастерские по пошиву парусов. Нашей яхте быстро отладили мотор, и мы отправились дальше бороздить просторы. В этом месте я временно отстраняюсь от повествования, ибо вступает античный хор. Та-да-да-дамс.

Не прошло и полгода с той яхтенной проходки, как я оказалась в глухой турецкой деревне Гёджек безо всякой яхты, с одним чемоданом и единственной, хотя и очень красивой шляпой, в роли... беженца от правосудия. О причинах этих событий можно было бы сочинить плутовской роман, но сейчас у нас другая художественная задача. Всё происходило как в дамском кино про сбежавшую от столичных проблем на дикие острова загадочную леди: в очках и шляпе я зашла в агентство недвижимости на единственной деревенской улице и за пять минут арендовала дом на год. И пока взбесившиеся государственные органы пытались нащупать моё местонахождение на глобусе, лежала в шезлонге у бассейна под соснами, болтала ногами и читала единственную имевшуюся в доме книжку на английском языке.

Книжка подробно рассказывала историю селения, куда меня принёс прихотливый порыв ветра судьбы. Я, разумеется, знала, что пребываю среди сонных, словно заворожённых, земель и вод античной Греции. Никаких памятников — ни разбитых горшков, ни ликийских гробниц — в нашей бестуристической деревне, к счастью, не было. Но было ощущение, как всегда у меня случается в древних, до предела насыщенных за тысячи лет людскими вещами и событиями местах, что я, словно свернувшись калачиком, сплю среди звёзд на немыслимых перинах лет, и в голове моей бродят по морям корабли, по небесам — светила, а по пескам — солдаты древних армий. Кое-что из той волшебной книжки имело ко мне непосредственное отношение. Эгейское побережье, на котором я в 2018 году смотрела свои сны, в новейшей истории окончательно стало турецким после Первой мировой войны. А в 1920-е в результате так называемого обмена населением между Грецией и Турцией отсюда ушли все до единого греки. Ушли в буквальном смысле: бросили дома, погрузили имущество в повозки и пошли в направлении Понта — Чёрного моря. Среди тех несчастных была и семья моей греческой бабушки, мамы отца. Я знала эту часть семейной истории смутно и уж точно никак ею не руководствовалась, выбирая место для собственного изгнания. Место само выбрало меня: в древнегреческой картине мира все случайности подчинены строгой необходимости. Убежав от одной родины, я, сама того не ведая, попала на землю другой. В дело вмешались внеземные сущности — поневоле приходилось это признать, наблюдая изящество комбинаций. Как бы то ни было, после невероятного темпа Москвы, после журналистики и светской жизни, я вдруг в одночасье превратилась в турецкую дачницу, просыпающуюся в пять утра от истошных криков петуха и муллы.

Суровые будни изгнания проходили тем не менее в комфорте и беспечности: боги были ко мне благосклонны. Каждое утро я шла на море и подолгу плавала в изумительно голубой и прозрачной эгейской воде. По дороге домой заходила за фигами, красными апельсинами и булочками в лавку, где владелец-турок неизменно пытался меня обсчитать. Это очень забавно, но турки — в целом неплохие ребята — постоянно норовили обмануть глупую иностранку на всём, что касалось любых денежных сумм. Я — москвичка — обман, как правило, просекала и хотя и редко, но начинала злиться. А если злилась, то немедленно вспоминала про своё греческое происхождение и про то, что усатые люди, норовящие недодать мне лир в овощной лавке, где по радио играет сиртаки, вообще-то выгнали отсюда мою семью. Пару минут я предавалась праведному гневу, но затем разум заходил в тупик: надо было либо почувствовать искреннюю ненависть грека к туркам и свалить, либо включить космополитизм и благодушие. Конфликтов в моей жизни было достаточно, так что я выбрала второе. Я ласково, но твёрдо забирала деньги из рук очередного Синана или Реджепа, норовящих продать мне втридорога сельдерей или яхту, улыбалась, махала шляпой и в целом сама облапошивала незадачливых любителей наживы.

А теперь, дорогие читатели, когда вы поняли масштабы моей жизненной катастрофы, мы выгоним со сцены трагический античный хор и перейдём к сути этой заметки. Я расскажу о своей самой любимой и самой идиотской турецкой сделке. Именно за неё — как я глубоко убеждена — турки обязаны возвести мне памятник в центре эгейской деревни Гёджек. Дело было так.

Однажды поздним вечером мы с гостями шли на ужин. Стояли уже перед входом в ресторан, как вдруг откуда ни возьмись, словно из самих синих сумерек, соткался щенок. Вид малыш имел очаровательный: рыжевато-пепельная шёрстка, длинные уши, нескладные щенячьи лапы и круглые добрейшие глаза, так и светящиеся в темноте. Мои подружки тут же присели на корточки чесать найдёнышу пузико и всячески над ним гугукать, а я огляделась в поисках хозяев. Щенок выглядел вполне ухоженным. Возможно, убежал с одной из пришвартованных лодок, такое бывает. Я попросила оповестить администрацию марины, чтобы поискали владельцев. И заодно присмотрели за малышом, пока не найдутся хозяева. В том, что они есть, я была уверена.

В тот вечер мы прекрасно поужинали на веранде у моря, конечно же, перебрали с алкоголем и домой попали поздно. Утром с немного больной головой я отправилась на пробежку. Быстро обежав невеликую деревню, оказалась на набережной, вдоль которой тянется ряд ресторанов и магазинчиков. От воды они отделены полоской ухоженной территории с цветами и деревьями. К одному из этих деревьев грубой верёвкой был привязан вчерашний щенок. Рядом валялись перевёрнутые коробки из-под ресторанной еды. Я стояла, не понимая, что делать. Приветливый собачий ребёнок рвался ко мне с жуткой верёвки, и весь его ухоженный и милый вид контрастировал с бедственным положением. Собаку было жалко до слёз и хотелось узнать, что за изверги так с ним поступили. В супермаркете я купила банку собачьих консервов. Наполнила пластиковую миску водой, поцеловала ребёнка в нос и отправилась домой — расстроенная. В тот день и в следующие я навещала щенка, он всё так же сидел на привязи. За ним никто не приходил. Сотрудники соседних ресторанов не знали, чья это собака и почему она сутками сидит привязанной к дереву. Смотреть на несчастного малыша не было никаких сил. В конце концов моё сердце не выдержало. Тем летом у меня гостила подруга, мы посоветовались и решили взять щенка себе.

Тут следует оговориться, что особой сентиментальностью я не отличаюсь. Никогда не подбирала бездомных животных. Держала собак, но породистых: в Москве меня ждала любимица нашего семейства норвич-терьер Ася. Я знаю, что в мире очень много собачьего несчастья, сострадаю собакам больше, чем человекам, но трусливо закрываю глаза или проматываю ленту, когда вижу отчаянные призывы о помощи очередной хвостатой жертве людской жестокости. Но тот щенок с набережной как-то проник мне в сердце. Видимо, виноват волшебный воздух, разлитый над той деревней. Очень волшебный...

Своими планами по спасению несчастной собачки я поделилась с хозяйкой соседнего магазина красивых платьев, интеллигентной турецкой леди. Услышав мой рассказ, Сати сделала круглые глаза и замахала руками. «Ни в коем случае не бери собаку, пока не выяснишь, чья она!» Я выразила недоумение. Сати пояснила: «Если у этой собаки есть владелец, он имеет право подать на тебя в суд. Такие случаи здесь бывали. Я тебе дам телефон Питера, он англичанин, владелец шелтера для собак». Выйдя от Сати, я немедленно набрала номер Питера. То, что он рассказал, повергло меня в глубокое недоумение. Оказалось, что выбросить собаку на улицу для турок обычное дело. В курортной местности бывает так: семьи заводят собаку на сезон как игрушку детям, потом уезжают домой, а собаку бросают. Маленьких комнатных собак могут держать на цепи во дворе. Сказывается исторически сложившееся в мусульманской культуре отношение к собаке как к грязному животному. При этом в городах, в молодых семьях существует мода на породистых собак, но обращаются с ними не всегда хорошо. Хотя к чести турецких властей следует отметить, что они пытаются с варварскими методами бороться: в 2020 году, когда происходили описываемые события, в Турции впервые был создан «щенячий патруль» — отдел полиции, занимающийся вопросами домашних животных. Когда я сказала Питеру, что хочу взять щенка, он категорически возражал против этого: мол, возможна провокация. Турки иногда так делают: провоцируют жалостливого иностранца, а потом подают на беднягу в суд, так как он украл у них ценное шерстяное имущество (да-да!). До суда дело, конечно, не доходит, но сердобольный турист платит за свою глупость. «Что же делать?!» — вопросила я. «Искать владельцев», — прозвучал суровый британский ответ.

Тех владельцев я обыскалась. Опросила сотрудников соседних ресторанов, отелей и магазинов. Знакомых в маринах, в консьерж-сервисе для яхт и в теннисном клубе. Спросила даже бывшего мэра Гёджека, очаровательного пожилого джентльмена, имевшего обыкновение гулять с ручной белкой на плече. Оставалось разве что позвонить по поводу собачки на верёвочке президенту Эрдогану. Но никто, совершенно никто ничего не знал. Я подумала, что теперь с чистой совестью могу забирать собаку. Мы с подругой решили сделать это вечером, как только стемнеет.

Жарким июльским вечером жители деревни Гёджек могли наблюдать, как две женские фигуры в белых платьях — одна с ножом, чтобы резать верёвку, — крадутся во тьме в сторону набережной. Но когда мы прибыли на место, оказалось, что крадёмся во тьме не мы одни: с противоположной стороны к привязанной собаке приближалась другая фигура в белом платье, с ножом. И то была не бестелесная галлюцинация, а совершенно живая женщина с длинными светлыми волосами и лабрадором на шлейке. Как в шпионской ленте, мы синхронно приблизились к сидящему на верёвке пёсику. Тот истошно завопил, проявляя восторг. Наша конкурентка оказалась голландкой. У неё был спа-отель в соседней местности Дальян. Так же как и мы, она приметила несчастного щенка на верёвке, пожалела и решила украсть. От рассказа Нэнси мы захохотали в голос. Самое забавное, что красть собачку у неизвестных хозяев мы припёрлись одновременно — с точностью до секунды. После кратких переговоров достигли соглашения с Нэнси: собаку берём мы, у нас большой дом. К тому же у неё уже есть лабрадор. Мы разрезали верёвку, щен прыгнул в мои распахнутые объятия, всех расцеловал, и две девушки и две собаки пошли провожать Нэнси к машине — совершенно счастливые.

Увы, до машины нам дойти не удалось.Тихую турецкую ночь огласили истошные вопли. Будучи в некоторой эйфории, маленькие любители животных не сразу поняли, что вопли относятся к ним. А когда мы с Нэнси это поняли, за нами уже бежала толпа. Англичанин был прав: у собаки таки были хозяева, и нарисовались они именно в тот момент, когда мы забрали, читай украли, их ценный живой товар. Нас окружили, громко стыдили и угрожали полицией. Я прижимала к себе испуганного щенка с намерением драться за ребёнка насмерть. Храбрая голландка по-турецки орала на толстую женщину (как выяснилось, жену хозяина собаки). Хозяин собаки тоже орал, рядом с ним стоял его сын лет десяти и смотрел на нас... нехорошо, короче, смотрел. Группа поддержки ограбленного нами семейства шумно галдела в защиту земляков. Назревала межнациональная драка, и соотношение сил было явно не в нашу пользу. К тому же формально турецкое семейство было право: мы увели их собаку, читай, лишили ценного имущества. Полиция, штраф, суд. Короче, щенка пришлось отдать.

Той ночью мы с горя выпили бутылку джина, строя адские планы мести вплоть до новой русско-турецкой войны. Я — по журналистской части — действительно знала кое-каких людей из администрации Эрдогана, и только Аллах их уберёг от ночного звонка из Гёджека с требованием немедленно принять закон о жестоком обращении с животными. Проснулась я с сильно больной головой и решимостью своего добиться. Пробежка показала: ситуация никак не изменилась, щенок по-прежнему сидел на привязи у дерева. Но теперь мы знали звёздное имя его хозяина. Рамазан с женой и сыном прибыли в Гёджек на школьные каникулы из каких-то горных еб...ней. Это сокровенное знание, однако, ничего не дало. Ситуация с несчастным щенком была словно заколдованная: о том, чтобы воззвать к совести хозяина собаки, после инцидента нечего было и думать. Я просила о содействии Питера и бывшего мэра, но безрезультатно. В отчаянии я даже зашла в полицейский участок, но там развели руками: деревенские детективы никак не могли помочь мне украсть у приезжих собаку. Так прошла неделя, и я решила сдаться. В конце концов, кругом солнце, море и всяческие приятности. Щенка буду подкармливать каждый день. Его не истязают, мальчик даже гуляет с ним. Я сделала, что могла, и не преуспела. Аллах всемилостивейший и милосердный словно бы давал понять: «Ксения, пейте вермут и ни о чём не думайте. Неисповедимы мои пути».

В одно прекрасное утро я поехала в супермаркет за кофе, сливками и свежими симит — турецкими бубликами. Было восемь часов утра, деревня ещё не проснулась, в магазине и улице — ни души. На скамейке напротив входа сидел человек со смутно знакомым лицом. При моём появлении он поднялся, подошёл и протянул мне телефон. Я машинально поднесла аппарат к уху. Замогильным мужским басом трубка произнесла по-русски: «Он не продаст тебе эта собака. Никогда-никогда-никогда!» На секунду я застыла в полнейшем недоумении, но зрительная память не подвела: передо мной как живой стоял хозяин собаки раздора Рамазан. «Мерхаба, эфенди», — мой новый друг был одарён широчайшей акульей улыбкой. Пользуясь терминами тенниса, это был сетбол и матчбол. Иными словами, начались переговоры.

В тот вечер мы с подругой Юлией оделись особенно тщательно. Наши сарафаны были накрахмалены, мониста звенели, салонные укладки венчали «борсалино». Рамазан с почтенным семейством ждал нас у себя в пентхаусе к восьми вечера. Понимая, что сами можем не справиться с задачей, мы усилили команду: в пентхаус с нами согласился отправиться наш местный приятель Эркан, владелец ресторана. Я сначала набила портмоне наличностью, но потом подумала и оставила 500 евро. «Детка, ты идёшь покупать беспородную турецкую собаку, которую и так собирались выкинуть. Возьми двадцатку и успокойся», — пискнул голос разума de profundis. Но разум никто не слушал.

В деревню мы спускались как генералы победившей армии. «Хладнокровие и умение ждать, друзья мои, вот ключ к победе», — вещала я в духе патриотического радио. Концессионеры приблизились к дому Рамазана и спросили, где здесь лестница в пентхаус. Та оказалась похожа на человеческую жизнь: такая же короткая и обосранная. Нас ждали. На жарком чердаке, под двускатной крышей стояли обеденный стол, диван и телевизор. Последний что-то истошно вопил. За столом сидели Рамазан, его развесистая супруга и сын, мальчик лет десяти. Мы сели. Вид у Рамазана был такой, словно он собирался принимать безоговорочную капитуляцию. Но мы капитулировать не собирались.

— Как пёсик? — иезуитским голосом поинтересовалась я. Эркан перевёл.

За столом воцарилось долгое молчание. Потом Рамазан открыл рот и произнёс:

— Вилла.

Тут уже замолчали мы. Рамазан пояснил для тупых:

— Вам нужна собака? Нам нужна вилла.

Я с интересом посмотрела на Рамазана. Он демонстрировал настолько запредельную наглость, что это вызвало уважение даже у меня, выросшей в Москве, в тёплом ламповом окружении бандитов 1990-х. Пока я думала, как перевести на турецкий фразу «Ты чо, фраерман, давно на пике не болтался?!», высказался Эркан. Наш друг был высокообразованный и отлично воспитанный турок. И, кажется, ему просто стало неловко за тупую жадность соотечественников. Эркан говорил долго и назидательно. Указывал пальцем то на Рамазана, то на меня, то вниз, где по-прежнему томилась на привязи несчастная собака. Видимо, он был услышан. Ибо ставки снизились.

— Какаду, — изрёк Рамазан.

— Что какаду? — хором спросили мы.

— Мой сын хочет какаду. Попугай стоит пять тысяч евро. Давайте наличными.

Какаду за пятёру — это была уже, конечно, не вилла, но тоже мощная заява. Я напомнила Рамазану, что он пытается продать то, что вообще не имеет цены, и получить 50 евро на пустом месте было бы круто...

— Мопед, — вдруг выкрикнул Рамазан. — Купите мопед! Сын маленький, пока ездить не сможет, я буду ездить.

Мы каменно молчали. Эркан медленно кивал головой — в отрицательном смысле.— Сто евро, — сказала я, понимая, что делаю самое щедрое и самое дебильное коммерческое предложение в своей жизни.

— Лошадь! — продолжал попытки Рамазан. — Купите мальчику маленького пони. Я покажу!

И хозяин чердака сунул мне под нос телефон с фотографией идеального арабского скакуна шоколадной масти. Похожего я видела в конюшне Рамзана Кадырова. Я поняла, что цирк с конями пора заканчивать, и решительно поднялась с колченогого стула.

— Даю двести евро и пять секунд на размышление. Не хотите — сидите (я употребила более сильный глагол) с этой собакой до конца времён. Б...ть!

Собаку мне продали. И, наверное, условный олигарх чувствует меньше радости в сердце, глядя, как со стапелей сходит его мегаяхта, чем чувствовала я, обнимая щенка, чью варварскую привязь срезала ножом — уже во второй раз. Мы втроём — Юля, я и щенок — бежали домой и хохотали от счастья под звёздами. Наутро купили в зоомагазине всё самое дорогое и красивое для нашего нового другана. А главное — дали ему имя. Я назвала щенка Чехов. Во-первых, тяжёлое детство временами туманило его глаза особенной грустной проницательностью, точь-в-точь как у великих русских писателей. Во-вторых, история с покупкой за бешеные евро никому и за грош в базарный день не нужной собаки закрепила за мной в деревне репутацию русской богачки со странностями. Оказалось, что кто-то из турок даже видел в театре «Даму с собачкой» и, видимо, рассказал соседям. Во всяком случае, деревенские, едва завидев меня, стали кричать: «А, сапачка, сапачка!» — так и навели на мысль.

Эпилог

Собака Чехов по-прежнему счастливо проживает в Гёджеке с подругой Юлией. У него есть аккаунт в запрещённой соцсети. А со мной проживает собака Ада, тоже беспородная и бывшая бездомная турецкая гражданка из деревни Гёджек. Про Аду расскажу в следующий раз. Сейчас нам пора на прогулку.