Полёт фантастики: писатель Евгений Водолазкин делится секретами своего творчества

Евгений Германович, вы доктор филологических наук, медиевист. Это наука привела вас к литературе?

В жизни всё сплетено в тугие узлы — начиная с извилин в мозгу. Как мне объяснила Татьяна Владимировна Черниговская, деление полушарий мозга на гуманитарное и естественно-научное сильно преувеличено. За одни и те же вещи отвечают нейроны, располагающиеся в самых разных углах нашего мозга. К общей запутанной картине прибавляется и то, что я — левша. В гораздо большей степени, как мне кажется, значимы обстоятельства. А они складывались так, что я поступил на филфак. Известно ведь, что поступающие на этот факультет часто мечтают о литературном творчестве. Я ещё не встречал тех, кто в юности мечтает о построении текстологических схем или словарей частотности. И я не был исключением. Случилось так, что занятия наукой меня по-настоящему увлекли — лет этак на двадцать. Наука — тоже вещь увлекательная. В определённом смысле — не менее увлекательная, чем, скажем, поэтическое творчество. Но наука по сути своей рациональна, а на определённом жизненном этапе возникает желание заняться иррациональным. Я нашёл ту сферу, где обе эти стихии соединяются — это литература. С одной стороны, я был человеком эмоциональным (до некоторой степени и остаюсь таковым), а с другой — занятиями наукой мне удалось несколько дисциплинировать мысль, что для литературы также не лишнее.

Задача худлита — и удержать внимание читателя, и донести до него мысль автора...

Да, для этого существует масса приёмов. Чаще всего это намёки на нечто скрытое, что должно быть впоследствии раскрыто: некие крючки и манки, которые держат читательский интерес. Так в колбасу добавляют селитру для того, чтобы пробуждать аппетит. Важно не переборщить. Иногда это сам строй языка, которым наслаждаешься и не можешь оторваться от книги. Наконец, правда, как известно, чудеснее вымысла, и жизнь закручивает такие лабиринты, какие не в состоянии выдумать ни один писатель. Случается, что все эти вещи сочетаются в одном тексте, и тогда текст по-настоящему хорош.

Ваши книги — пример баланса «увлекательности — философии». Как вам это удаётся?

Я думаю, даже о телефонной книге можно рассказать захватывающе. Важно лишь увидеть в ней интересное, развить в себе способность удивляться самым неудивительным вещам. Так в своё время для того, чтобы сдать экзамен по истории КПСС, я прочитал от корки до корки этот кирпич серого цвета, в сравнении с которым упомянутый телефонный справочник — «Гарри Поттер». Меня заинтересовала логика этой странной истории и логика её изложения. В конечном счёте чтение оказалось не столь бесполезным, как мне представлялось вначале.

В работе над сценарием фильма «Авиатор» по вашему бестселлеру у вас были соавторы, и сюжет изменился: например, усилилась любовная линия, в ней появились напряжённость, интрига. Почему так вышло?

Да, вы совершенно правы: любовная линия в фильме усилена. Кино — и это не недостаток, а достоинство — проще литературы. Там некогда загадывать загадки, потому что времени их разгадывать — ну абсолютно нет. Никаких пунктиров — только чёткие линии. А что может быть более чётким, чем любовный треугольник? Причём такой, где героиня любит сразу обоих. Есть и другие изменения, которые несколько спрямляют сюжет. Я не рассматриваю это как недостаток, потому что выразить главные мысли можно посредством сложных конструкций (литература) и простых (кино). Так, «Апофеоз войны» Верещагина и «Голубка» Пикассо совершенно по-разному выражают стремление к миру.

Что касается кастинга, то, разумеется, я знал, кого приглашают на пробы, но не считал возможным сколько-нибудь серьёзно влиять на выбор актеров. Это прерогатива режиссёра и продюсера. Если бы мне кто-то категорически не нравился, я думаю, что моё мнение бы учли. Но, по счастью, в этом не было необходимости: все актёры блестяще справились со своими задачами. Конечно, ощутимо влияние Хабенского. Это выдающийся актёр, сгусток энергии и таланта. Он просто не может не влиять. Ряд решений предложил именно Константин Хабенский — и они, на мой взгляд, украсили фильм.

А как показана история Соловков и сталинских репрессий?

Линия Соловков сохранилась — правда, в ослабленном виде. Например, нет сцен с антагонистом главного героя. Это было решено на наших общих обсуждениях, и я не стал возражать: на основные идеи фильма это не повлияло.

В ваших книгах наказание зла порой бывает отсрочено, а порой и вовсе неочевидно, как в случае с антагонистом героя в «Авиаторе». Для вас важна проблема воздаяния за грех?

Слово «воздаяние» относится скорее к юности человечества, когда существовал жёсткий принцип «око за око и зуб за зуб». Более уместным мне кажется слово «наказание», которое первоначально означало «научение» или «наставление». Нынешнее значение этого слова в словаре древнерусского языка расположено по степени значимости на пятом месте. Недаром Достоевский в названии своего знаменитого романа использовал именно это слово.

Наказание — не месть, а попытка научения. Люди, совершившие преступление, подчас приходят к раскаянию и без наказания. В этом случае наказание (научение) осуществляется в их душах. Если же в их душах ничего не осуществляется, вступает в силу наказание как внешний фактор. Просто потому, что для самостоятельной духовной работы у этих людей не хватает ресурсов.

Поэтому вы всегда предлагаете герою сложный нравственный, политический выбор?

Жизнь человека как творения свободного предполагает ежечасный выбор. Как бы ни различались по своей природе обстоятельства выбора, в конечном счёте они могут быть представлены в виде барьеров на беговой дорожке. Выбор — это преодоление: обстоятельств, себя самого и т. д.

Можно отказаться от выбора, но это значит, что барьер упал, а раз так, то попытка твоя не будет засчитана. Наиболее трудным является выбор в любви и, конечно же, на зыбкой границе жизни и смерти. Поэтому литература так много об этом говорит. Это главные и универсальные барьеры. Но есть и другие: общественная жизнь, политика. В конечном же счёте — пусть это звучит несколько пафосно — за всяким конкретным выбором стоит выбор между добром и злом.

Вы продолжали бы писать большие серьёзные романы на важные для вас темы, если бы они не сделали вас известным писателем, популярным у сотен тысяч читателей?

Да, продолжал бы. Собственно, я так и начинал: писал без особых надежд, что меня будут читать. Я вообще вынес этот вопрос за скобки. Передо мной стояла задача создать такую прозу, которая бы в полной мере соответствовала моим представлениям о литературе.

Возвращаясь к Соловкам, вспомню описания пасхальных служб в лагере. В храме помещались только епископы (речь о заключённых. — Прим. RR) — так их было много, а простые священники стояли уже вне храма. Полагаю, что ни один из них не думал ни о чём, кроме молитвы. Для многих писателей их книги являются родом служения, своего рода «записочками Богу».

Не хочу быть ханжой и заявлять, что количество читающих мои книги и связанные с этим размеры гонораров не имеют значения. Имеют. Но, мне кажется, это должно рассматриваться не как закономерность, а как подарок. По данным критика Сергея Чупринина, в нашей стране писателями себя считают 700 тысяч человек. Разумеется, большинство из них — сетевые авторы, и пишут они с разной степенью мастерства, но формально всякий публикующий свои тексты в интернете вправе называть себя писателем. И когда думаешь, что тебя, входящего в эти семьсот тысяч, многие читают, испытываешь благодарность.

Ваш самый, пожалуй, известный роман — «Лавр»: он получил «Большую книгу», вошёл в топ-10 лучших книг мировой литературы о Боге по версии The Guardian, его цитировал архиепископ Кентерберийский. Почему роман-мистификация пользуется таким успехом? И почему для вас так важна тема врачей и врачевания, ведь главный герой «Лавра» — лекарь?

Я бы не назвал «Лавр» мистификацией. Да, такого человека не было, но были сотни святых, которые вели подобную жизнь. Роман написан на материале множества житий, в первую очередь — житий юродивых.

Что касается темы врачей, то это очень понятно: врач стоит на границе жизни и смерти. Он либо возвращает больного к жизни, либо провожает его в смерть. Мне кажется, что священник и врач — два наиболее близких человеку призвания: один заботится о теле, другой — о духе. Вспомним, например, о земских врачах, описанных в русской литературе. Роль их не сводилась к одному лишь лечению: они были друзьями всей семьи и поддерживали её дух.

Спектакли по роману «Лавр» идут на сценах нескольких театров. Как вы оцениваете спектакли? Ожидается ли экранизация «Лавра» и какой должен получиться фильм, на ваш взгляд?

Все постановки «Лавра» — а их я видел пять — мне нравятся. Они очень разные, но каждая из них раскрывает какую-то из особенностей книги. Главное же в том, что все они отмечены большим духовным напряжением. Я ни разу не видел, чтобы эти спектакли игрались вполсилы. Есть надежда, что по «Лавру» будет снят и фильм. Осуществить такую постановку собирается замечательный продюсер Сергей Катышев — человек, беззаветно любящий кино и литературу. Именно он является генеральным продюсером «Авиатора». Он прекрасно понимает, что такого рода фильмы редко имеют коммерческий успех, но тем не менее посвящает себя именно этому. Экранизацией готов заняться Эмир Кустурица. Об этом мы ведём с ним разговор довольно долгое время, и я надеюсь, что это в конце концов состоится.