Коко Шанель, Мария Текская, Твигги: женщины XX века глазами Дианы Вриланд
ХХ век полон легендарных женщин: Коко Шанель, Ида Рубинштейн, Твигги, Шер. Каждая из них по-своему повлияла на эпоху. Одна из них — модный редактор Диана Вриланд, в разное время сотрудничавшая с Harper's Bazaar и Vogue. Она долгие годы буквально делала моду и по-своему чувствовала людей. В международном сервисе Storytel эксклюзивно выходит аудиокнига «D.V.: Диана Вриланд» в озвучке легендарной Алены Долецкой. Среди прочих тем в книге рассказывается и о разных женщинах: моделях, дизайнерах, редакторах. Мы собрали воспоминания Дианы Вриланд, которая славилась своим нестандартным взглядом на мир.
Ида Рубинштейн, танцовщица и актриса
В 1909 году в дом моих родителей на улице дю Буа Дягилев привел Иду Рубинштейн. Он считал, что у моей матери отменный вкус. И эта встреча была для него очень важна. Если бы мама одобрила, Ида Рубинштейн — невообразимая красавица и совершенно неизвестная танцовщица, которую отстаивали Фокин и Бакст, — сыграла бы заглавную роль в «Клеопатре», а лорд Гиннесс помог бы оплатить целый сезон «Русского балета» в Шатле.
Тогда лорд Гиннесс был одними из выдающихся покровителей парижских женщин. Возможно, он также любил мальчиков. И Иде Рубинштейн предстояло выступить своего рода прикрытием — чтобы, так сказать, защитить его репутацию. Мы с сестрой не пропускали ничего. Как, впрочем, и все дети — если только вы не держите их в изоляторе. Я пряталась за ширмой.
И вот вошла Ида Рубинштейн... Одетая во все черное — прямое черное пальто в пол. В те дни при входе в помещение оставались в верхней одежде, потому что нельзя было предугадать температуру внутри. Подол ее пальто украшала широкая полоса черного лисьего меха. Такой же мех — на воротнике и манжетах. И из него же — огромная муфта, почти заменявшая рукава, в которой она держала руки, когда вошла в дверь. На ногах у нее были высокие замшевые сапоги. А волосы напоминали волосы Медузы: роскошные крупные черные локоны под черной вуалеткой, которая немного их усмиряла и едва прикрывала глаза.
О, эти глаза за вуалью... Я никогда раньше не видела тени для век. Если вы прежде не видели теней, такой момент — самый подходящий, чтобы их увидеть! Длинные несуетливые глаза — черные, черные, черные, — и двигалась Ида подобно змее. Однако не несла опасности. Высокая, гибкая, чувственная, пластичная — само воплощение линии, линии, линии. Она не была профессиональной танцовщицей, но хотела танцевать в балете.
Если не ошибаюсь, происходила она из богатой петербуржской семьи. Сексуальная еврейская девушка с достатком. Мою мать Ида пленила. И она дала Дягилеву свое одобрение. Помню, как мать говорила ему:
— Она, быть может, и не профессиональная танцовщица, но, если уж на то пошло, ей и делать не нужно ничего, кроме как возлежать на сцене с выражением томной неги на лице.
Как вам, возможно, известно, в этом спектакле на сцену ее внесли на своих спинах четыре нубийца, одетые в костюмы, сплошь расшитые мелким жемчугом. На ней же одежды почти не было. Зато на большом пальце ноги — крупное кольцо с бирюзой... Так прелестно. Спектакль представлял собой ужасающую вакханалию, во время которой все поглощали друг друга... Ей же и правда не пришлось ничего делать.
Королева Мария, супруга Георга V, короля Великобритании и Ирландии
Я наблюдала за тем, как она [королева Мария] идет, всего несколько минут, но по сей день вижу ее так, как могла бы видеть вас. Конечно, потом я многие годы жила под ее правлением. Было что-то особенное в том, как она садилась, в ее пропорциях и размере ее шляпы, всегда неизменной и всегда узнаваемой. Весьма и весьма хорошая идея — шляпы. Особенно для королевы. Ток надевался поверх прически в стиле помпадур — с поднятой челкой, — придавая ее величеству статности и делая лицо более открытым. Шляпы королевы Марии напоминали голову птицы-секретаря — что-то вроде растрепанной кисточки; они выглядели так, словно их можно было снять и использовать для чего-то еще — например, смахнуть в доме пыль.
Королева Мария приходилась снохой Эдуарду VII и была представительницей эдвардианской эпохи. Я без ума от ее манеры держаться — она всегда стремилась вверх, вверх, вверх. Эдвардианское влияние в Англии ощущалось еще долго после смерти Эдуарда VII и расцветало подобно вишневому саду под лучами солнца. Каждый период отбрасывает длинную-длинную тень. И это было мое время, если хотите знать.
[...] Прошу прощения, что никак не закончу с королевой Марией, но я была от нее без ума. В Лондоне мне приходилось видеть ее по три раза в неделю, потому что она любила те же магазины, в которых бывала я. Старый господин, владевший одним из них, однажды сказал:
— Существует разница между вами и ее величеством королевой, мадам, если вы не против услышать об этом. Разница вот в чем: когда вам нравится вещь, вы просите ее продать. Но когда ее величество появляется здесь, мы убираем лучшее с глаз долой, потому что она ожидает получить все даром.
Она и правда пользовалась тактикой «бей и беги». Просто брала, что нужно. Однажды в период жизни в Лондоне я покупала что-то — полагаю, фарфор — в магазине Goode’s на Саут-Одли-стрит. Goode’s — самый процветающий магазин в мире. В какой-то момент продавец сказал:
— Извините, мадам, сейчас зайдет ее величество. Не могли бы вы сделать шаг назад всего на минуту? Мы находились в зале с очень дешевыми вазами — стеклянными.
Не знаю, бывали ли вы в Goode’s, но магазин этот весь состоит из маленьких комнаток — так получается больше стен, на которых можно выставить товар. И я отступила.
Она выглядела очень по-королевски. В тот день была в голубом. Все сочеталось: светло-голубой лисий мех, светло-голубой английский костюм, светло-голубые лайковые ботинки на шнурках. И светло-голубой ток. Я шагнула назад. И, боже мой, какая-то часть моего пальто или мой рукав — на мне было объемное твидовое пальто, подбитое мехом, — задели стеклянную вазу, и каждая стеклянная вещица по обе стороны от нее задела еще по одной, и все это стекло разбилось вдребезги.
А я, подобно своего рода распятой фигуре, замерла посреди всего этого на фоне стены. Это было слишком жутко! Королева прошла мимо и посмотрела на меня, словно говоря: «Да уж, в наше время мы все в делах!» Конечно, она прошла мимо безо всяких комментариев, но одарила меня весьма говорящей улыбкой. Наверняка подумала, что я отменная домохозяйка, чрезвычайно занятая своим домишком. Она всегда носила комплекты в одном цвете. Ток. Вы знаете токи королевы Марии. Лисий мех. Костюм. Обувь. Все одного цвета: светло-голубой, бледно-лиловый, иногда кремовый, иногда белый, светло-зеленый, светло-розовый. Она имела наряды в каждом из перечисленных цветов.
Я сказала своему отцу:
— Угадай, кого я видела сегодня днем, — королеву Марию! — И описала ее.
Папа ответил:
— Никогда не выносил Текских. Много болтаются без дела. — Свел к нулю целую семью — немецких корней, как вам известно, — и переключился на другую тему.
Я находила ее великолепной. Просто великолепной! Она несла такую ношу. Должно быть, ужасно уставала со всеми этими базарами, светскими приемами в саду и прочим. Но я не считаю все это скучным. У вас есть все, что вы хотите. Никто не встает у вас на пути. Все дела выполняются, что замечательно. А вы делаете только то, что можете, и делаете много, и требуете многого от других.
Жозефина Бейкер, американо-французская танцовщица, певица и актриса
Я знала о Жозефине Бейкер. Я видела ее в Гарлеме. В начале двадцатых я была завсегдатаем Гарлема. С его прекрасной музыкой и Жозефиной — единственной девушкой, которую видели в кордебалете. Ее глаза — мягчайший коричневый бархат — любящие, нежные, ласкающие, от них исходило нечто исключительно приятное. И вместе с тем они всегда смеялись. В ней было... нечто — и точка.
Однажды меня пригласили к Конде Насту на вечеринку. Все приглашенные отличались чем-то особенным. Конде сумел создать своеобразный светский мир, который называли тогда Café Society: тщательно продуманная смесь — не имеющая ничего общего с битком набитой комнатой — из разношерстных личностей, которых до тех пор никто не встречал на одних и тех же мероприятиях. Конде выбирал своих гостей за их таланты, в чем бы они ни проявлялись — в литературе, в театре, в крупном бизнесе. Эффектное, шикарное общество. Почему позвали меня? Я светилась молодостью, хорошо одевалась и умела танцевать.
То была ночь трех Бейкер. Сначала на вечеринке Конде появилась миссис Джордж Бейкер, жена величайшего банкира, любительница изысканных нарядов, самая привлекательная женщина Нью-Йорка и гостеприимная хозяйка. Затем... Эдит Бейкер — прелестнейшая крошка. Она приехала из Миссури и обладала миниатюрностью и потрясающим музыкальным даром. На эстрадном представлении Кокрана в Лондоне она играла на гигантском пианино — длиной во всю сцену. Эта куколка сидела за клавишами. Пальцы ее порхали, и она пела The Birth of the Blues. Такова Эдит.
Дальше среди нас появилась... Жозефина Бейкер. Этот момент можно назвать историческим: в дом вошла чернокожая. Антуан — известнейший парикмахер Парижа — сделал ей прическу под греческого юношу: короткие плоские локоны. На ней было белое платье Vionnet, скроенное по косой, с прямоугольной вставкой из ткани, ниспадавшей наподобие хвоста. Платье не имело никаких застежек. Вы просто надеваете его через голову, а оно облегает вас, легко повторяя движения вашего тела. А как двигалась Жозефина! Эти длинные черные ноги, длинные черные руки, длинная черная шея... В плоских черных локонах — белые шелковые бабочки. Она воплощала в себе весь шик сияющего Парижа. Меня необычайно взволновало это приглашение. Несколько дней со мной не было никакого сладу. Ночь трех Бейкер!
Пегги Хопкинс Джойс, американская актриса, натурщица и танцовщица
Я носила черные головы так, как Пегги Хопкинс Джойс носила бриллианты. Она была хорошенькой блондинкой — охотницей за деньгами и всеобщей любимицей в двадцатые и тридцатые годы. Бог мой, вы никогда не видели такого количества бриллиантов, каким обладала Пегги Хопкинс Джойс! Крупные, с огранкой «Багет». Господи, какой она была яркой и привлекательной! Разумеется, как у всякого, кто пьет слишком много шампанского, у нее начал появляться второй подбородок, но фигуру она сохраняла прекрасную. А к парням испытывала неподдельный интерес.
Пегги славилась талантом вытягивать деньги из мужчин, проводивших с ней время. На улице ее всегда ждала машина — в чужую машину она не садилась. Вы уезжали из Ritz на ее авто, приезжали к ней на ужин или что-то другое, а затем возвращались в Ritz. Выйдя от нее на улицу, вы встречали ее взгляд: «Что ты оставишь Джорджу?» Джордж — шофер, который открывал двери. Пегги знала, с кем имеет дело — отнюдь не с уличными мальчишками. Поэтому она спрашивала: «Что ты оставишь Джорджу?» И даже не думайте отделаться суммой меньше ста долларов! Как минимум семь или восемь мужчин рассказывали мне это. Только представьте, какие это деньги в то время — сто долларов!
Джордж, полагаю, не был простым шофером. Скорее, он выполнял обязанности того, кого сегодня мы называем «личным водителем». Большая привилегия в наши дни — иметь личного водителя. Этот человек за вами присматривает. Он вам как друг. Называет вас по имени, и вы его тоже. Раньше шоферов одевали как следует: меха зимой, первоклассная фуражка. И обращались к ним по фамилии: Поллард, Перкинс. Пегги этого не делала — она использовала свои методы и средства.
Уоллис Симпсон, супруга герцога Виндзорского, бывшего короля Великобритании Эдуарда VII
Однажды в магазин зашла Уоллис Симпсон. Я тогда почти не знала ее. Видела на вечере в посольстве, когда мы впервые приехали в Лондон. В то время она не очень хорошо одевалась. Не принадлежала к тому, что называется сливками общества, — совершенно. Нам в тот раз не случилось подружиться. Но как-то она пригласила меня на обед, и я приехала.
Никогда раньше я не пробовала такой еды. Все, кто сидел за столом, признались, что подобного обеда у них еще не бывало. Потом она устраивала другие званые обеды — всегда с отменной едой, и это создало ей в Лондоне репутацию непревзойденной хозяйки, каковой она и была, когда посетила мой магазин.
Она точно знала, что ей нужно. Заказала три ночные сорочки, и вот какие: первую, из белого атласа — копию Vionnet, — сшитую по косой, так что она просто надевалась через голову. Оригинал второй я купила в Париже у чудесной русской женщины. Все лучшие lingères — белошвейки — были русскими, ведь они единственные, кто прикоснулся к роскоши, когда роскошь находилась на пике моды. Горловина этой сорочки состояла из лепестков, что выглядело невероятно, поскольку лепестки, пристроченные к скроенной по косой ткани, при движении колыхались. Третья сорочка — из чудесного крепдешина. Две из них — светло-голубые и одна белая. Всего три изделия.
К тому времени она ушла от мужа, Эрнеста Симпсона. И была одна. Никакого покровителя — так что эта покупка стала внушительной тратой денег. Ночные сорочки предназначались для весьма особенных выходных. Уоллис Симпсон приметил принц Уэльский.
Она дала магазину три недели на изготовление заказа.
— Вот срок, — сказала она. — Ни днем позже!
Когда прошла неделя, она позвонила:
— Как идут дела с сорочками?
На третьей неделе она звонила каждый день. Она готовилась к первому свиданию в Форт-Бельведер наедине со своим принцем.
Потом, неожиданно, у нее появились самая красивая в Лондоне одежда и божественный дом на Грейт-Камберленд-Террас, наполненный белой сиренью, ароматическими маслами и всем в таком духе.
Элси Мендл, американская театральная актриса, хостес и дизайнер интерьеров
Я точно знала, что всегда находилась под влиянием Элси Мендл. Элси была исключительно самодисциплинированной. Это проявлялось в том, как она собирала букет, планировала меню... в том, как она делала что угодно. Все у нее подчинялось плану. В этом смысле она настоящая американка, но, кроме того, Элси много знала о Франции XVIII века — эпохе женской логики.
Я обожала ее дом в Версале — и витающий всюду аромат лаванды, и то, как во время дождя окна оставались наполовину открытыми, и раскинувшийся прямо за окнами зоопарк из фигурно выстриженных кустов, невыносимо очаровательный... Однако все это делалось рационально. Лопату она называла лопатой. Элси, разумеется, обладала чудесным вкусом, как и все, кого я знала в Европе. Конечно, с хорошим вкусом человек рождается. Очень трудно вкус приобрести. Приобрести можно налет хорошего вкуса.
Но Элси Мендл имела кое-что еще, исключительно американское, — чутье к вульгарности. Вульгарность — очень важный ингредиент жизни. Я большой сторонник вульгарности — если в ней чувствуется жизнь. Толика дурного вкуса подобна щепотке паприки. Никому не помешает щепотка дурного вкуса — это естественно, здорово и органично. Полагаю, нам стоит подмешивать его побольше. Нет такого вкуса, который я не одобрила бы.
Коко Шанель, французский модельер, основательница модного дома Chanel
Коко Шанель всегда приглашала меня на примерки в свое частное ателье на седьмом этаже в доме по улице Камбон. Сначала вы поднимаетесь по великолепной винтовой лестнице непосредственно к ателье — это та самая знаменитая зеркальная лестница, — а после тащитесь еще пять пролетов практически по стремянке. Это меня убивало. Когда я оказывалась у входной двери этого дома, там обязательно был человек, который говорил мне:
— Mademoisselle vous attend, madame*.
Бог мой, я забиралась наверх, еле дыша. А потом начиналась примерка. Коко с ума сходила по проймам. Проймы никогда не получались идеальными, такими, какими она их видела. Она вечно хватала ножницы и срывала рукава, приводя в ужас портных. Втыкала в меня булавки так, что я корчилась, и бесконечно говорила, одаривая меня философскими сентенциями вроде «Терпенье и труд» или «Старей как мужчина», а я отвечала: «Мне кажется, большинство мужчин стареют так же, как женщины», но она возражала: «Нет, ты ошибаешься. Они обретают логику, обретают свою самость» — и все это время я стояла, держа руку кверху. Затем, если ей по-настоящему хотелось поболтать, она втыкала булавки мне под обе руки, так что я просто не могла двигаться, не говоря уже о том, чтобы вставить хоть слово.
Показы своих коллекций она смотрела с вершины зеркальной лестницы. Стояла там, полусогнувшись, в одиночестве, а когда вы поднимались к ней после показа, она точно знала, что у вас на уме. Она была необычайной. Квинтэссенция женщины! Шарм! В нее невозможно не влюбиться. Пленительная, удивительная, волнующая, остроумная... С ней никого не сравнишь. Остальным не хватает изюминки! Или шика. Не забывайте, она была француженкой — насквозь.
В какой части Франции она родилась, никому не известно. Она говорила одно сегодня и совсем другое завтра. Она была селянкой — и гением. Селяне и гении — единственные люди, достойные внимания. Она принадлежала и к тем и к другим. Герцог Вестминстер и великий князь Дмитрий — двое главных мужчин в ее жизни. С ними она узнала о роскоши все, и никто никогда не обладал таким чутьем к роскоши, как Коко Шанель.
[...] Я подружилась с ней в середине тридцатых, и тогда Коко невероятно хорошо выглядела. Яркая, с загаром цвета темного золота, с широким лицом и фыркающим носом, точно миниатюрный бычок, со щеками цвета дюбонне*. До войны она жила в доме на улице Фобур-Сент-Оноре. У нее был огромный сад с фонтанами, красивейшие гостиные с окнами, выходящими в этот сад, и порядка пятидесяти четырех коромандельских ширм, превращавших комнаты в причудливые очаровательные аллеи. Там Коко принимала весь свет. Она окружила себя соответствующим обществом: художники, музыканты, поэты—и каждый был ею очарован. Ее обожал Кокто, ее обожал Бебе Берар, ее обожал Пикассо, который в то время, прихватив свою последнюю любовницу, ездил по Парижу в ярко-желтом автомобиле «испано-суиза» с нарисованными на кузове серпом и молотом. И Коко была частью этой богемы.Коко Шанель стала заметной фигурой в своем окружении — в парижском обществе — исключительно благодаря своим уму и вкусу. Вкус она имела, как говорится, formidable*. Она была неотразимой. Совершенно.
[...] Когда Шанель умерла — она не поддавалась болезням и за дветри недели до смерти закончила работать над очередной коллекцией, — ее секретарь подошла к Сьюзан Трейн из французского Vogue с маленьким бархатным мешочком и запиской, в которой говорилось: «Pour Mme Vreeland de la part de Mademoiselle». В мешочке лежали жемчужные серьги, которые постоянно носила Шанель. Они были натуральными, хотя она редко отдавала предпочтение настоящим драгоценностям. Вообще, в день ее смерти, насколько нам известно, ее шикарная коллекция украшений — включая знаменитый романовский жемчуг, подаренный ей Дмитрием, — исчезла с лица земли.
Разве не любопытно, что она передала эти серьги мне? Я всегда слегка робела перед ней. И конечно, временами она была невыносимой. Она имела чрезвычайно острый язык. Однажды сказала мне, что я самая вычурная женщина из всех, кого она встречала. Но это Коко — она много чего говорила. Столько слов произносится в жизни, но, в конце концов, они ничего не значат. Коко никогда не была доброй. Она была monster sacré**. И при этом — самым интересным человеком, какого я когда-либо встречала
Твигги, британская супермодель, актриса и певица
Твигги! Она не мое открытие — не в полном смысле. Я знала, кто она, и отправила за ней. Я видела ее однажды в Elle на маленькой-премаленькой фотографии — там была только голова. Тогда эта своеобразная жутковатая крошка, худая как щепка, приехала ко мне в Нью-Йорк — с волосами кукурузного цвета и с великолепной кожей, прекрасно сложенная, а затем она открыла рот, из которого полилась весьма необычная английская речь.
— Да ты глянь! — сказала она, и при этом лицо ее воплощало английское изящество. Не было другой такой кокни, как Твигги, но шестидесятые стали великой эпохой кокни.
Твигги никогда не появлялась без телохранителя. Когда она приходила в мой кабинет или когда мы примеряли одежду, он всегда сидел за дверью, держа перед собой огромный мешок. Припоминаю, что звали его Монк, и как-то мы поговорили. Я спросила:
— Что в мешке? Пушки?
— Ага, — ответил он и открыл мешок. Их там было штук семнадцать.
— О-о-о, вот это да! — сказала я. — Мы в безопасности.
Шер, певица, актриса, кинорежиссер и продюсер
Потом появилась Шер. Ее я тоже не изобретала — сомневаюсь, что кто-либо когда-то мог хоть что-то внушить Шер, — но именно я привела ее в мир Vogue. Должна рассказать вам, где я ее нашла, где обнаружила.
Это произошло в Марокко, на узкой полоске пляжа между Мохаммедией и Рабатом. Мы с Ридом поехали туда повидать нашего сына Фреки и его семью. Остановились в отеле с тесными комнатушками наподобие монашеских келий, рядом с которым строили очередной королевский дворец. Каждый день приезжали внуки, и мы вместе выходили гулять на пляж. В один из таких дней на пляже ветер принес нам кусок газеты. Должно быть, чехословацкой газеты или ей подобной, поскольку я не могла прочитать ни слова, —только знаю, что это был не арабский язык, на котором я, конечно же, читаю бегло. На обрывке газеты я увидела фотографию этой невероятно обворожительной девушки. Это была Шер. Я положила снимок в свой портфель-дипломат и привезла с собой обратно в Нью-Йорк. — Бог мой, —сказала я по возвращении в редакцию Vogue, —эта девушка — просто мечта! Уверена, вы с ней уже работали. Расскажите о ней.
Никто о ней не слышал. По крайней мере, никто в моем офисе. Хотя они должны бы. Что ж, я отыскала ее, отправила за ней... И нам удалось с ней поработать! Она была нашей моделью целую вечность.
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
Хочешь следить за событиями в мире роскоши? Подписывайся на «RR Россия» в Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации), Facebook (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации).
Фото: Getty Images