Уцелевшая Германия
В лобби тихонько играет классика, кажется, Шуберт. Мы беседуем с племянницей Мессершмитта, того самого («профессора Мессершмитта», говорит она, но иногда, впрочем, именует его «дядя Вилли»). Я пытаюсь представить себе, как же всё это было в те счастливые 20-е годы, когда в доме располагалась виноторговая фирма Иоганна Адама Мессершмитта. Получается фильм-сага про радостно открытую будущему и в то же время трогательную семейную идиллию, что-то из итало-американского или даже грузинского кинорепертуара. Снаружи была небольшая лавочка с винной витриной, а здесь внутри—огромное помещение, где мыли бутылки. Рядом другой зал, где чистили бочки. А в глубине, во внутреннем дворике, глава семьи выделил своему брату место под мастерскую, где тот строил свой первый самолёт. «Дяде Вилли» постоянно были нужны деньги на его затеи. И семья всегда его выручала.
Брат-винодел (у Мессершмиттов был ещё и собственный виноградник на Рейне) и брат-изобретатель, в доме кипит работа и носится детвора, мастерят самолёт и разливают вино—идеальная экспозиция и для истории успеха, и для исторической драмы. И здесь тоже есть и то, и другое. Исторической драмы, конечно, побольше. Но в конечном итоге для Мессершмиттов всё закончилось благополучно. После экспроприации дома для нужд американской администрации и многолетних мытарств семейство снова вернулось сюда и, взявшись за дело с новой силой, открыло в родовом гнезде отель. Винное предприятие потихоньку заглохло, но погреб в отеле сохранился, вполне солидный—среди прочего джентльменского набора здесь и весьма достойные образцы, в основном бургундские: «Романэ-Конти», «Эшезо», «Ля Таш». Немного, «резерв семьи» и «резерв шато», как сказали бы французы—для себя и особо ценных постояльцев.
Ну а «дядя Вилли», отсидев пару лет в лагере, отправился в Испанию продолжать свой авиаконструкторский труд. «Он вернул в семью деньги, которые занимал до войны?"—интересуюсь я. "Нет". Племянница, похоже, до сих пор переживает—всё-таки нигде обиды не бывают такими глубокими, как внутри семьи. Впрочем, добавляет она, профессор Мессершмитт основал фонд, деньги из которого пошли на недавнюю модернизацию отеля. Гостиницу расширили, в ней устроили лучшие в городе сауну и спа. У отеля Messerschmitt, правда, только 4 звезды, но в Бамберге вообще нет пятизвёздочных. "Пятая звезда—как пятая нога. Это лишнее",—говорят бамбергцы. Я не спорю с ними: нет резона—они слишком самодостаточны.
Выхожу из отеля в рассуждении, куда отправиться вечером в отсутствие здешнего филармонического оркестра (вообще-то одного из лучших в Германии, в сущности, Пражского симфонического, эмигрировавшего сюда после войны), который как назло отправился на гастроли. Однако долго рассуждать не дают: меня уж поджидает господин в треуголке и камзоле, чулках и ботфортах, входящий в набор здешних туристических VIP-услуг. «Я послан был, дабы сопроводить Вашу светлость в Верхний город»,—сообщает он с явным намёком на язык немецкого барокко. Но это я готов ему простить; я готов простить ему даже его наряд, поскольку, едва выйдя из отеля, мы оказываемся среди чистокровной, беспримесной старины, которая с каждым шагом ещё больше сгущается вокруг.
90-процентная концентрация средневековья и барокко на квадратный метр города—с некоторых пор это не про Германию. Точнее, с тех самых пор, как самолёты Вилли Мессер-шмитта и немецкие ПВО проиграли войну в воздухе англо-американским бомбардировщикам. «Ковровые» бомбардировки—показательные и, в сущности, бессмысленные экзекуции, вроде той, которой был подвергнут Дрезден в 1945 году (читай ныне покойного Курта Воннегута «Бойня №5»)—заметно сказались на облике большинства немецких городов. Заметно для тех, кому есть с чем сравнить. Союзной же авиации было с чем сравнять. С землёй.
Тем более удивительное впечатление производит на этом фоне Бамберг. У моего немецкого приятеля-слависта в разговорах о городах Германии изредка проскальзывает трогательное выражение «почти не бомблённый». Так вот, оказавшись первый раз в Бамберге, я немедленно почувствовал труднообъяснимую качественную разницу. И попытавшись её себе растолковать, подумал было: «Да это же небомблённый город. Совсем небомблённый». Ощущение, наверное, такое, будто встречаешь поезд из полевого лазарета, и среди увечных, контуженных, перебинтованных видишь того, кому повезло остаться целым и невредимым, разве что с маленьким шрамом (две бомбы на Бамберг всё-таки упали. Но должно было упасть куда больше. Город вовремя укутал туман, и колонна «Ланкастеров» не знала, куда метать свою начинку).
Но, конечно, одной «небомблённости» мало, сколь бы умилительна она ни была. Тут важно, что именно выжило и насколько оно этого заслуживало. В сущности, всей Германии повезло, что Бамберг остался цел. Писатель Карл Иммерман в своё время (то есть в XIX веке) назвал этот городок «старым бабушкиным комодом, набитым всевозможными раритетами». И горожане с удовольствием цитируют это высказывание, нисколько не смущаясь «комода», поскольку им хорошо известно, сколько ценных вещей в нём хранится. Здесь и разрисованная в барочную эпоху ратуша на мосту, перед которой мы сейчас стоим с моим, прости господи, фюрером (то бишь «гидом»), и готические соборы с романским фундаментом и скульптурами работы Тильмана Рименшнайдера, и ренессансные замки. Спустившись в подвал обыкновенного жилого дома, видишь над собой средневековые каменные своды. А если спуститься поглубже, можно попасть и в подземное измерение: идущие подо всем старым городом катакомбы. Дома украшены статуями ангелочков и Богородицы, и даже дверные ручки домов имеют совершенно особый облик, вызывая смутные ассоциации с чем-то то ли увиденным, то ли прочитанным в юности. И в самом деле: вот это позолоченное круглое личико на двери точь-в-точь срисовано в «Золотом горшке» Гофмана. Он работал капельмейстером в бамбергском придворном театре, пописывая между делом свои первые сказки, а также статьи, высмеивающие пивные пристрастия местных жителей. Гофман считал, что от пива тупеют, сам же пил в неимоверных количествах красное бургундское, приобретая его, очевидно, у Мессершмиттов.
Я же, пока не отупел от предстоящих мне вечером пивных возлияний, пытаюсь ухватить ещё хоть пару кусков от здешних культурных пластов. Бамберг—городок небольшой (всего 70 000 жителей) и компактный, при первом приближении к центру кажется, что можно бы каким-нибудь образом просто взять его с собой. По мере увеличения масштаба становится понятно, что в грузовую фуру ничего не войдёт. И тут на помощь приходят антикварные магазины, уровень которых далеко не местечковый. Особенно запомнились два. Магазин Christian Eduard Franke—это собрание интерьеров, мебели и посуды XVIII века, удивительно цельное по своему стилю и духу, так что, если мыслить масштабно, стоит задуматься о том, чтобы купить его целиком. Но подлинное потрясение испытываешь в магазине Senger. Это настоящая лавка древностей, в которой предметы вопиют о том, что нашли здесь временное пристанище и дожидаются постоянной прописки у покупателей. И какие предметы! На стене висит Кранах, рядом стоит статуя Богородицы из Сиены. А в подвале, очередном бамбергском подвале со средневековыми сводчатыми потолками,—целое поселение позднеготических скульптур. Я допытываюсь у хозяйки, были ли у неё уже русские покупатели. Да, кое с кем велись переговоры, но они в основном интересуются живописью; должно быть, скульптуры трудно транспортировать, предполагает она. «Да нет, — думаю я,—не в транспортировке дело. Просто покупка такой вот статуи—это всё равно что усыновление. Усыновление того, что тебе годится в деды и прадеды—не только по возрасту, но и по духовному авторитету. Обвешать стены картинами, как обоями,—это одно, а вот поставить у себя скульптуру Рименшнайдера—совсем другое. Поступок на грани подвига».
Senger, кстати, регулярно участвует в Европейской художественной ярмарке TEFAF в Маастрихте. А в самом Бамберге в конце июля проходит своя антикварная ярмарка, тоже вполне европейского значения. Она приурочена к вагнеровскому фестивалю в соседнем Байрейте—событию, приглашения на которое не только любители Вагнера дожидаются годами (при наличии нужных связей) и десятилетиями (при их отсутствии). В общем-то, это самое статусное мероприятие в Баварии—светски-эзотерическая альтернатива фестивалю пива в Мюнхене. Хотя ещё на заре байрейтского фестиваля Ницше иронизировал: «Немецкий маэстро! Немецкая музыка! Немецкое пиво!» И был прав. Пиво там льётся в совершенно баварских масштабах. И здесь, в Бамберге, разумеется, тоже. Сейчас тут 10 пивоварен, в том числе уникальная Schlenkerla, производящая копчёное пиво.
Традиция велит бамбергцам (и мне вместе с ними) вечером идти «на погреб"—выражение, связанное с многоярусной структурой города. Пивоварни и погреба прежде располагались под землёй, а наверху разбивали "пивные сады"—Biergarten. Придя в назначенный "пивной сад" часов в восемь вечера, я обнаружил, что тут уже яблоку негде упасть, несмотря на то, что место выглядит простецки до невозможного. На открытом воздухе, под липами, вдоль столов расставлены скамьи, на которых народ теснится совершенно демократическим образом, как в набитой электричке. К сидящим за столами компаниям ничтоже сумняшеся подсаживаются незнакомцы, которым больше некуда сесть. Это не вызывает ни вопросов, ни возражений. Это такое баварское братание, в котором объединяются все социальные слои—и депутаты мэрии, и бизнесмены, и торговцы антиквариатом, и музыканты оркестра, и пивовары, и студенты, и безработные. Картина общинного единения настолько умилительна, что, положив набок несколько пустых кружек пива (что означает: "принесите ещё"), я прихожу в расположение выпить пивного шнапса—водки, которую перегнали из пива. И, поскольку порции его анекдотичны, заказываю устрашающее количество—8 шнапсов, битте. Напиток исключительно мягкий и не оставляющий сомнений по поводу осуществимости завтрашних планов винной дегустации.
Ибо я не просто в Баварии. Я во Франконии, а здесь, между прочим, делают очень приличное вино. В первую очередь—в Вюрцбурге, до которого из Бамберга час езды.
Вюрцбург—город монументальный, с размахом расположившийся между холмов на берегу Майна и, несмотря на свою изрядную «бомблённость», более шикарный и стильный, чем Бамберг. Стильности ему придал великий барочный архитектор Бальтазар Нейман, не только понастроивший тут фантастических дворцов, вроде епископской резиденции, расписанной Тьеполо, но и спроектировавший целые кварталы. По кварталам прошлась американская авиация, но стиль и размах, как ни удивительно, остались. А вот с чем авиация совсем уж ничего поделать не могла, так это с засаженными виноградниками холмами. Они с невинной бесцеремонностью подступают к самому городскому центру, совершенно стирая зазор между индустриальным пейзажем и сельскохозяйственной идиллией. Самый бесцеремонный в этом смысле холм—WЯerzburger Stein—даёт виноград для, пожалуй, лучшего здесь вина.
Впрочем, насчёт лучшего, разумеется, идут многовековые (с XVI столетия) споры. Спорят между собой в основном сторонники двух винодельческих хозяйств и одновременно госпиталей—Juliusspital и BЯergerspital zum Heiligen Geist (гражданский госпиталь Святого Духа). Потому что здесь, как и в Бургундии с его Hospices du Beaune, винодельческая культура исторически складывалась вокруг благотворительных медицинских учреждений, основанных духовенством. Может быть, меня раздражает изображённый на этикетках BЯergerspital «святой дух», напоминающий срисованного неумелой детской рукой и малость придушенного немецкого гербового орла, но я предпочитаю продукцию Juliusspital. Само хозяйство опять же находится в совершенно дворцового вида здании госпиталя, построенного Бальтазаром Нейманом. Тут же, за углом, ввиду виноградарских холмов, винотека Weineck Julius-Echter. Вот здесь я и расположился за стойкой на пару часиков, дабы восходить по лесенке QmP (QualitКetswein mit PrКedikat) от вин Kabinett до Auslese и дальше (см. RR, №11, 2006). Впрочем, лесенка за это время несколько видоизменилась едва заметным образом, так что сходу даже не поймёшь: выпала ли пара ступенек или появилась новая. Мне наливают из фляг (франконское вино разливают почти всегда в плоские фляги) с надписью «Grosses GewКechs». «Вас ист дас?"—спрашиваю я. Оказывается, совсем недавно Союз немецких высококачественных вин (Verband deutscher PrКedikatsweine) ввёл новую категорию для топовой продукции. Grosses GewКechs—это как минимум Spaetlese (то есть вино из ягод относительно позднего сбора), сделанное из плодов с одного виноградника и выпускаемое в количестве не более 5 000 бутылок в год, и то не каждый. То есть с ним обстоит примерно так же, как с категорией "винтидж" для портвейнов. Кстати, из урожаев последних пяти лет (именно столько требуется хорошему белому франконскому вину для своего пика) стоит особенно поохотиться за 2003-м. О здешних красных винах говорить на страницах RR не будем, а вот из белых особенно радуют рислинг и (местный сорт) сильванер. Они здесь особенно плотны и экстрактивны—и при всей своей сортовой свежести и элегантности имеют почти "красный" характер и очень неплохо идут как сопровождение к мясу.
Ну а далее мне наливают Eiswein, и тут я немею. Очень наивно, почти по-детски, неметь от «айсвайна», будто пьёшь его впервые. И всё же это одна из тех радостей жизни, к которым никак не можешь привыкнуть. И ради которых стоит приезжать в Германию, великодушно радуюсь я тому, что она всё-таки уцелела.—RR
