Жемчуг не бывает мелким

Паспорт, покоившийся в моём кармане, заставлял досадовать на Беллинсгаузена, Крузенштерна и всю царскую Россию за то, что не могу, подобно прочим, летать в Полинезию как к себе домой. И всё потому, что Александр I, не узрев в открытых российскими мореплавателями райских кущах стратегической составляющей, бескорыстно отдал их в распоряжение обосновавшимся поблизости французам.

Через четыре с половиной часа самолёт пересёк линию перемены даты, и по трапу я спускалась во вчерашний день. Но в Папеэте, не в пример капитану Луи Бугенвиллю, меня не встречали ни гологрудые девицы в парео, ни воины с татуированными лицами, ни вожди с жемчужинами размером с перепелиное яйцо. Город был полон облезлых бетонных зданий, напоминая райцентр любой из стран Юго-Восточной Азии. Туземцы, ещё меньше века назад за неимением холодильников хранившие мясо в листьях папайи (своим младенцам, кстати, они перерезали пуповину листом ананаса), болтали по мобильным телефонам и носили шмотки из коллекции позапрошлого года.

Никто не сидел без дела, но, если приглядеться, ничего и не делал. В столице Таити господствовала южноазиатская активная лень. Через полчаса пути от аэропорта до Sheraton Tahiti городская жизнь за окном чуть подогрелась, вскипела и выкипела, оставив осадок в виде кареглазого mahu с голубыми тенями и накладной грудью в баре при отеле. Он подобострастно лил в мой бокал игристое, закатывая глаза, совсем как в фильмах Альмодовара. Маху не был трансвеститом, и его служба в дорогом отеле не была социальной подачкой «отбившемуся от нормы» элементу. Он был хозяйкой, в самом мещанском понимании. Домработницей. Каждая богатая семья во времена, когда капитан Кук не существовал даже в проекте, имела при доме такого вот маху. Он следил за порядком, готовил еду и не докучал женской половине, позволяя ей плести венки, присматривать за потомством и снова плести. С годами домработница осмелела, надела мини, фальсифицировала кое-какие части тела, но сохранила самое главное — искреннюю услужливость. В общем, через два дня тот же маху трогательно вилял бёдрами, изображая скорбь по поводу моего отбытия на остров Бора-Бора, представлявшийся мне вполне мифическим.

Надо сказать, что мой маршрут перемещений по Французской Полинезии подчинялся железной воле Луи Ванна — человека, владевшего сетью полинезийских отелей, входящих в группу Starwood. Каждый раз за мной приезжал специально обученный человек и отвозил в новый отель, который непременно оказывался ещё лучше предыдущего.

Днём раньше огромный паром, привлекая чаек, доставил меня на Муреа, младшую сестру (или брата? после знакомства с маху я начала путаться в родах) Таити, расположившую (ий)ся в 17 километрах от главного острова. Там, после прогулки по горным джунглям и ананасовым плантациям, удачно завершившуюся дегустацией в магазинчике при ликёро-водочном комбинате, я долго отмокала в ванной с резными ножками в номере отеля Sheraton Moorea Lagoon Resort & Spa. Банановый ликёр бежал по венам, опережая «ананасовку». Звёзды за окном предательски расплывались, не оставляя шанса различить Южный Крест.

Когда-то полинезийские женщины таким же мутным, только от слёз, взором смотрели на удаляющийся берег Евразийского континента. Была на то воля бога Кон-Тики или Неба-отца с Землёй-матерью, но татуированные мужчины усадили в гигантские «ваки» — двойные каноэ — жён и детей, свиней и собак и отправились в странствие по Тихому океану. Письменности у них не было, история передавалась из уст в уста, искажалась и обрастала легендами. Современные антропологи способны только предположить, что к Х веку до н.э. переселенцы достигли Микронезии, на рубеже новой эры заселили уже Маркизские острова (входящие во Французскую Полинезию), а оттуда, ориентируясь по звёздам, ветрам и полёту птиц, рассыпались во все стороны, образовав в итоге «полинезийский треугольник»: с Гавайями на севере, Новой Зеландией на юго-западе, островом Пасхи на юго-востоке и Таити с её островами — в самом центре.

* * *

На Бора-Бора меня встречал персональный двухэтажный катер. Способный вместить всех гостей вечеринки Пэрис Хилтон, он вёз лишь моё хрупкое тело по направлению к отелю Bora Bora Nui Resort & Spa, отмеченному «знаком качества» The luxury collection цепочки Starwood Hotels & Resorts. На небольшом моту (одном из островков, что окружают Бора-Бора, как рыбки-прилипалы акулу), в двухкомнатном бунгало на воде, моего приезда дожидалась массивная кровать под балдахином с прозрачными, как крылья стрекозы, занавесями. В ведёрке со льдом пузырилось от важности шампанское.

Все двери в бунгало съезжались и разъезжались, перекраивая пространство: спальня становилась одним целым с верандой, ванна сливалась с гостиной, а гостиная — с горизонтом. На горизонте не маячили лодки, не мельтешили другие отели — только расплывчатая полоска отделяла волны от облаков в угоду тотальной релаксации.

Ветер то и дело врывался внутрь и колыхал лёгкие ткани, моё платье и волосы. Судя по закрытым наглухо соседним бунгало с разноцветными полотенцами на перилах, романтические чувства моих соседей были вконец атрофированы кондиционированной культурой. Даже здесь, за тридевять земель, в раю, куда вслед за миссионерами, торговцами копрой и Полем Гогеном рванули те, кто мог себе это позволить, эти люди, игнорируя океан, проводили световой день у бассейна.

Сбросив платье, я демонстративно прыгнула в воду. И, проплывая на спине под верандой, увидела через стекло в полу, как мой любимый (да, я прилетела в рай со своим мужчиной; разве я не упомянула об этом в первом абзаце?), уставившись в океан, со страстью ест яблоко. В этот момент мне стало понятно то, о чём говорили все, но что составляло секрет Полинезии. Этим секретом был отказ от любого европейского допинга — по примеру самих полинезийцев. Чтобы разбудить в себе страсть, которой пронизаны все местные традиции, о которой кричат барабаны, верещат флейты и возвещают гигантские раковины музыкантов, аборигенам не нужны ни прогулки в батискафах по морскому дну, ни поездки на лодке с прозрачным дном, ни спа-процедуры. Они просто смотрят на базальтовые пики, на штормовые ливни, на воду непередаваемых оттенков, на распускающиеся в джунглях гибискусы и прожигающие горизонт закаты. Смотрят и пропускают через себя.

Я поняла, что по возращении на Таити мы не пойдём в Музей Гогена, где нет ни одного оригинала. Что мы не будем искать останки древних мараэ, представляющие собой прямоугольную груду камней. Что не отправимся на обзорную экскурсию с группой галдящих японцев. Мы будем просто гулять по джунглям или плавать с пугливыми рыбами, или наблюдать за перемещениями солнца — нам предстоит пропустить сквозь себя всё это.

* * *

Не знаю, посещали ли подобные настроения французского капитана Бугенвилля, но ни он, ни англичане с португальцами и испанцами, похозяйничавшие в Полинезии до него, не знали, что решающую роль в раскрутке островов сыграет другая нация. Не летали бы сегодня на Таити двухэтажные «Боинги», если бы во Вторую мировую на Бора-Бора не расположилась американская военная база. В отличие от «слуг Господа Бога и господа рома», приплывших на острова парой столетий раньше, американцы подарили здешним местам не сифилис и проказу, а корабельные гаубицы и туризм. На самом красивом острове Тихого океана служащие мистера Рузвельта подкарауливали вражеские корабли, но вместо японского флота в Полинезии появились младенцы-метисы с голливудскими улыбками. Вернувшись на родину, американские солдаты старались навещать далёких детей и любовниц, всякий раз привозя с собой новых желающих взглянуть на полинезийские красоты.

Впрочем, таитянская красота — история специфическая. Испокон веков в цене был типаж персонажей Рубенса и Рабле, и женщины соревновались с мужчинами в росте и тучности. Точёная таитянка с венком из цветов существует в рекламных проспектах и лишь изредка материализуется в образе виртуозной танцовщицы. Хотя в Полинезии неплохо крутят бёдрами все, независимо от веса и возраста.

Вопреки расхожему мнению, таитянки не пляшут с утра до вечера, как, скажем, кубинки. А только по «рабочим дням», развлекая туристов на территории отеля. Исторически местные девушки танцевали от радости, для приветствия чужестранцев, для ублажения богов или для соблазнения. Но двести лет назад французские миссионеры запретили и танцы как проявление греха. С годами полинезийцы нашли лазейку и превратили День взятия Бастилии в продолжительный фестиваль Heiva. Только тогда в движениях бёдер пульсирует настоящая страсть.

* * *

На следующее утро после эффектного открытия Heiva я, прихватив любимого из девического уюта Bora Bora Nui, переместилась во взрослую жизнь самого дорогого отеля острова — St. Regis Resort Bora Bora. Мне не понадобился повод в виде медового месяца, приведший сюда Николь Кидман, зато понадобилось вечернее платье, поскольку St. Regis относится к тому славному типу отелей, где не обязательно, но очень хочется такое платье носить. И вот именно так, в вечернем платье, играть в нарды на веранде наводного бунгало площадью 145 кв. м, смотреть, как черепаха гоняет уставшего осьминога, а затем отправляться на пирс ужинать в лучшем ресторане Французской Полинезии Lagoon, где шеф-повар Жан-Жорж Вонгерихтен удивляет не только меню, но и меняющимися каждый день гастрономическими комплиментами.

В платье и босиком я гуляла по необъятной территории отеля, щурясь на потуги солнца завалиться за базальтовые пики. C восточной стороны моту, на котором, как щупальца кальмарa, вытянулся St. Regis, природа была неожиданно дикой. О каменистый берег и прочный фундамент вертолётной площадки бились недетские волны, заставляя поверить в реальность Teahupoo — волны?-убийцы, погубившей у берегов Таити немало сёрферов. По таким вот волнам, преодолевая циклоны, на острова когда-то приплывали европейские фрегаты и бригантины со скупщиками жемчуга на борту. Местные жители выносили добычу на солнце и обменивали перламутровый горох на зерно, оружие и гвозди. Таитянский жемчуг всегда был особенным — разноцветным, как радуга, с оттенками зелёного, розового и голубого. Находили здесь и чёрный жемчуг, но отнюдь не он стал символом полинезийской ювелирной империи. Империи, которой служат многие, но правит один — родной брат Луи Вана (к слову, самого богатого человека на Таити) Роберт Ван. Стать скупщицей лучшего жемчуга, последовав примеру первых леди, актрис и миллионерш, в Полинезии нынче несложно — магазины Robert Wan есть в большинстве отелей, принадлежащих его брату.

* * *

Рассматривая большую жемчужину, повисшую на моей шее на скромном кожаном ремешке (дизайнерский оксюморон, принесший всемирную славу Роберту Вану), я ждала посадки на рейс Бора-Бора — Рангироа в крошечном аэропорту. Ленивые уборщицы трещали с товарками. Они были бесстыдно обвешаны жемчугом. При минимальной зарплате в ?1500 и полном отсутствии цивилизованных средств их отъёма дамам не на что было тратиться. Финансовый оборот с такими показателями полностью объяснял, почему отпуск во Французской Полинезии обходится в четыре раза дороже, чем на Мальдивах. Самолёт из Бора-Бора до Рангироа летел низко, и можно было выискивать различия между островами вулканического происхождения и плоскими коралловыми атоллами, напоминающими Мальдивы. И те и другие невозмутимо покоились на гладкой воде, и казалось сумасшествием, что Джек Лондон мог в «Рассказах южных морей» проклинать эти места, описывая коварные течения и страшные кораблекрушения. Самый крупный в мире атолл Рангироа, куда мы отправилась напоследок, представлял собой кольцо из крошечных моту, окаймляющих бездну, что когда-то была кратером большого вулкана. За пару дней до этого, рискуя жизнью и честью, я совершила подвиг и покормила скатов в мелкой лагуне у Бора-Бора. Скользкие мерзавцы набросились на меня целой сворой, привлечённые рыбой, которую я прихватила с собой. Бесстыдно шлёпая крыльями по тем местам, которые не всегда дозволялось шлёпать и любимому, они напоминали индийских мальчишек, однажды обступивших меня на празднике Дивали в Дели. Делийские сорванцы наградили меня десятком синяков, вызванных болезненными щипками, а скаты оставили на память пару царапин от их шершавых хвостов и ощущение невозможной, волнующей близости с миром. На Рангироа его обещали усилить дайвинг и знакомство с большими рифовыми акулами.

На глубине 35 метров не было ни кораллов, ни дна. В синей сфере без конца и края двухметровые акулы плавно наворачивали круги вперемешку с гигантскими тунцами и барракудами. Эта безмолвная круговерть притягивала, будила желание вступить в хоровод. Все мы: люди и рыбы, хладнокровные и млекопитающие, заворожённые насмерть, двигались за инструктором по спирали. А он банально разбрасывал мёртвых сардин, привлекая ещё больше рифовых хищников, как тому и положено на аттракционе. Чёрный акулий глаз успокаивал стеклянной тупостью, и не успела я вытянуть руку, желая потрепать акулу за жабру, как что-то подхватило меня и потащило с неожиданной скоростью.

Описанное Джеком Лондоном течение несло меня по коралловому перешейку, отделявшему один моту от моту другого, как ветер целлофановый пакет. Застывшая в толще воды рыба-наполеон проводила траекторию моего движения бессмысленным взглядом и сожрала хлеб, брошенный в её сторону инструктором. Вслед за последним я легла на спину и, дав ластам передышку, полетела мимо юрких пикассо, любопытных баттерфляев, жадных мурен, усатых омаров и притаившихся в трещинах акулят.

А часом позже, глядя на любимого и уплетая «пуассон-крю» из тунца, никак не могла отделаться от глупого вопроса, отчего-то засевшего в голове: «Любил бы так Пушкин Александра I, окажись он ненароком на Таити?»