Человек и монумент. Архитектор о том, что скрывается за впечатляющими фасадами зданий

Это стало ударом для архитектора, чьи ранние работы были отмечены за смелый, даже провокационный дизайн. Однако уже в следующем, 2009 году он обошёл конкурентов c проектом Смитсоновского национального музея афроамериканской истории и культуры в столице США. «Только люди подумали, что на мне можно ставить крест, — с восторгом делится воспоминаниями Аджайе, — как Смитсоновский институт возродил моё имя и представил его американской публике. Это казалось чем-то невероятным».

Музей, открывшийся в 2016 году, не только поправил финансовое положение британца ганского происхождения, но и помог ему завоевать несколько наград и статус звёздного архитектора. Ещё через год Дэвид Аджайе был произведён в рыцари и получил звание сэра. Его имя связывают с новыми памятниками и музеями, включая будущий Мемориал холокоста у Вестминстерского дворца в Лондоне. Он также стал своего рода рупором чернокожих архитекторов и выступает в этой роли довольно убедительно, хоть и не слишком охотно.

В свои 54 сэр Дэвид Аджайе живёт образцовой жизнью стархитектора с офисами в Лондоне, Нью-Йорке и Гане. Среди знаменитостей, для которых он работал, — Юэн Макгрегор, художники Крис Офили и Джейк Чепмен, фотограф Юрген Теллер, Брэд Питт и его фонд Make It Right, а также покойный генеральный секретарь ООН Кофи Аннан. В Нижнем Манхэттене завершается строительство премиального высотного кондоминиума 130 William, а кроме того, в сотрудничестве с Four Seasons ведутся работы над частными резиденциями в Вашингтоне. В прошлом году издательство Thames & Hudson выпустило очередную книгу о проектах архитектора — David Adjaye: Works 1995–2007.

До пандемии большую часть времени он проводил на высоте 10 тыс. м — летал с лекциями в Гарвард, Принстон и Йель и курировал проекты в Австралии, Абу-Даби, Ливане, Норвегии, Сенегале, Израиле и Гане. На приёме 2012 года в Белом доме в честь тогдашнего премьер-министра Великобритании Дэвида Кэмерона он сидел как почётный гость рядом с Бараком Обамой. «Сейчас он ухитряется быть везде одновременно, — говорит Роуэн Мур, архитектурный критик лондонской The Observer. — Не знаю, как ему это удаётся. Это безумие».

Мур считает, что при всей своей популярности Аджайе «не полностью влился» в профессиональную среду, отчасти потому, что его сложно классифицировать. По словам критика, Аджайе силён в умении «реагировать на ситуацию по-новому и создавать внешнюю оболочку здания», но даёт слабину, когда дело доходит до «проработки деталей». В британском обществе подобное едва уловимое высокомерие порой проскальзывает среди в целом положительных комментариев, характеризующих его как модного легковеса, который отлично умеет использовать связи и создавать эффектные проекты, популярные и у знаменитостей, и у широких масс.

Образ, создаваемый СМИ, иногда расходится с реальностью. «Любимый архитектор Обамы», как его окрестили издания о дизайне, так и не получил заказ на проектирование президентской библиотеки в Чикаго (он достался бюро Tod Williams Billie Tsien Architects). Да и вырос не в зажиточном Хэмпстеде, как сообщает пресса по обе стороны океана, а в соседнем малопривлекательном пригороде Криклвуд. При личном общении Аджайе производит впечатление человека более рефлексирующего и ранимого, чем предполагает его портрет в медиа. Ему явно дороже проекты общественных пространств, чем резиденции для богатых. «Проекты, меняющие мир к лучшему, — вот что меня цепляет», — признаётся архитектор.

С RR он разговаривает по зуму из Аккры, перемежая чёткие формулировки заразительным смехом и скрашивая серый фон офиса жёлтой рубашкой с ярким рисунком (для фотосессии он выбрал более тёмную палитру). Его африканская практика процветает, поэтому сейчас он живёт в столице Ганы с женой Эшли Шоу-Скотт Аджайе и двумя маленькими детьми, вынашивая план построить здесь фамильный дом.

Детство Аджайе прошло в странствиях. Родившись в семье ганского дипломата, он успел пожить в Танзании, Уганде, Кении, Гане, Египте, Ливане и Саудовской Аравии прежде, чем ему исполнилось 13 и семья обосновалась в Лондоне. Его «юность без корней», как он это называет, омрачилась семейной драмой — один из двух его младших братьев, Эммануэль, в младенчестве подхватил инфекцию, которая сказалась на его умственном и физическом развитии.

Мама Аджайе Сесилия превратилась в сиделку Эммануэля, она и по сей день живёт с ним в Лондоне. Отцу Аффраму пришлось уйти с должности, чтобы перевезти семью и обеспечить сыну уход. «Это изменило отношения в семье, — спокойно говорит Аджайе, — потому что этот годовалый малыш стал единственным объектом внимания моих родителей». Оказавшись в лондонской государственной школе после частных учебных заведений, подросток Аджайе, по собственному выражению, «попал в большие неприятности».

Английская школа показалась ему «до ужаса провинциальной». Но, оглядываясь назад, он ценит и этот опыт. «Лучшее образование вы получаете незаметно для себя, — говорит он. — Вас не испугать новыми обстоятельствами». В путешествиях он по-прежнему чувствует себя как дома. «Мне комфортно работать в любой части мира, куда меня пускают», — добавляет он с улыбкой.

Лесли Локко, декан Архитектурной школы Анны и Бернарда Спитцеров при Городском колледже Нью-Йорка, тоже британка ганского происхождения, знакома с Аджайе около 20 лет и объясняет его успех тем, что он рос «тонким наблюдателем». По её словам, Аджайе «всегда был наполовину внутри и наполовину вне ситуации. Так развивается чутьё. Он невероятно чувствителен к контексту». Подобная особенность творческого почерка, по мнению Локко, раздражает архитектурных критиков: «У него нет фирменного стиля, но всё, что он делает, всегда глубоко продумано». Локко добавляет, что «он мыслит масштабно и не зацикливается на мельчайших деталях проектов».

Мур называет Аджайе «дипломатом в области архитектуры, способным очаровывать и убеждать как при личном общении, так и посредством своих наиболее успешных зданий. Он может находить точки соприкосновения в самой разной среде. Будь то лондонский Ист-Энд, Национальная аллея в Вашингтоне или Гана, он относится к ним с одинаковым уважением». Его успех не был предрешён. Учёба не увлекала Аджайе, несмотря на увещевания родителей.

«Они были типичными выходцами из Западной Африки, — вспоминает он. — Отец был одержим образованием». Получить профессию означало «избежать всех напастей мира. Это вбивалось нам в голову». Тем не менее отец позволил Аджайе поступить в художественную школу, за что он до сих пор благодарен. «Тогда я заново влюбился в папу». Интересно, что другой его брат, Питер, тоже художник — занимается концептуальным саунд-артом.

Когда в 2008 году бизнес Аджайе обанкротился, он больше всего переживал, что поставит в неловкое положение отца. После художественной школы он стал изучать архитектуру и получил степень магистра в Королевском колледже искусств в Лондоне, где подружился со многими из Молодых британских художников, которых в 1990-х годах продвигал Чарльз Саатчи. Его студенческий проект пансионата для детей-инвалидов (вдохновлённый историей родного брата) получил престижную национальную награду Королевского института британских архитекторов. Эта же организация в 2021 году присудила ему Королевскую золотую медаль, одну из самых престижных архитектурных наград в мире.

Во время учёбы Аджайе провёл год вУниверситете искусств Киото, и этот период был «крайне содержательным и, вероятно, самым значимым в моём образовании». Именно Япония привела его к новому пониманию африканской эстетики и дала толчок к тому, что он называет своей «навязчивой идеей» — помощи африканским странам в архитектурном развитии. Аджайе с удивлением понял, что преклонение японцев перед простотой традиционных построек и умение увидеть объект искусства в природных материалах не противоречит африканским реалиям.

«Я взглянул на Африку другими глазами, не как на неразвитый и отсталый континент, а как на регион с огромным эстетическим потенциалом, — вспоминает он. — Я заходил в чайный домик, а сам думал: "Ведь это, по сути, та же хижина из соломы, брёвен и глины. Так почему же в деревне моего деда их не ценят так же, как здесь?". Я словно сопоставил два разных мира, один из которых почитали, а на второй смотрели свысока. Для меня это было прозрением».

Вернувшись домой после колледжа, Аджайе пытался найти работу, что, как известно, непросто без связей. «Архитектурная среда похожа на художественную в том смысле, что тут не обойтись без коллеги, который откроет тебе двери в этот мир, — рассуждает он. — Художники не появляются сами по себе, с архитекторами та же история. Нужен покровитель». Аджайе был уверен, что из-за расы его считали аутсайдером. «Я ощущал себя чужаком. И всеми силами пытался адаптироваться, читая как можно больше о европейской архитектуре».

Несколько лет он сводил концы с концами, сооружая декорации для музыкальных клипов, а затем его друг, художник Крис Офили, которого недавно сделал звездой Саатчи, попросил спроектировать студию. Так в 1999 году в Восточном Лондоне появился Elektra House. Фасад дома, вдохновлённого японской традицией обращать все окна в сад, был полностью облицован недорогой фанерой тёмно-коричневого цвета, при этом другая сторона была почти сплошь застеклена. «Они позволили мне творить, как я хотел, в пределах бюджета, которого практически не было. И этот дом попал на обложку журнала RIBA (официального издания Королевского института британских дизайнеров)», — рассказывает Аджайе.

В Великобритании, где так любят эркерные окна, его концепция показалась радикальной. «Все спрашивали, что за чернокожий парень строит такие странные здания», — со смехом вспоминает Аджайе. Благодаря Elektra House на молодого зодчего обратил внимание Ричард Роджерс, архитектор-модернист, лауреат Притцкеровской премии, который до сих пор остаётся его другом.

Дом и сейчас хорошо иллюстрирует творческий метод Аджайе. Сначала он собирает «сведения, исследования и контекстные знания» о местности, а затем придумывает, как с помощью формы и структуры вписать здание в заданные рамки. «Я всегда обращаю внимание на контекст и пытаюсь обогатить его, — говорит он. — Это моя первая уловка».

При этом смысл контекста не в том, чтобы встроиться в него, а в том, чтобы его разрушить. «Архитектура — политика с большой буквы», — рассуждает он. Надо изменить «отношение людей к застройке в этом районе» и побудить их «стремиться к чему-то лучшему. Как здание может это сделать? При помощи очень простых вещей, например, отсутствия стен или всеобщей доступности». Как только идея выкристаллизована, постройка, по его словам, «самогенерируется». «Глядя сквозь главную призму, можно дать ответ на вопрос, какими будут окна или энергосистемы».

Например, в Elektra House задачей было поймать свет. «Я решил делать дом, в котором можно наблюдать за солнцем, а не улицей, — вспоминает он. — Поэтому дом пуст, но весь заполнен светом. Люди говорили: "Какой же это дом?" Да, этот дом не про окна и улицу. Этот дом про мир и свет. Фокус в том, чтобы взглянуть на привычное с другой стороны».

Elektra House принёс Аджайе известность, но он же чуть его не погубил. Местные власти подали на него в суд за нарушение градостроительного законодательства (ох уж этот фасад без окон). По словам Аджайе, от возможного уголовного преследования его спасло только вмешательство Роджерса. Глава местной администрации был под таким впечатлением, что даже пригласил Аджайе принять участие в конкурсе на проект районной библиотеки, который тот и выиграл.

Эта проба пера послужила прологом к целому ряду проектов общественных зданий, начиная с Нобелевского центра мира в Осло 2002 года и заканчивая музеем Смитсоновского института. Его пригласили принять участие в конкурсе на создание нового музея на Национальной аллее в Вашингтоне, приняв во внимание Музей современного искусства в Денвере и масштабный дизайн-проект Московской школы управления «Сколково».

На вопрос, почему его пригласил Смитсоновский институт, он отвечает так: «Есть много афроамериканских архитекторов, но ни у одного из них не было международного портфолио, а я оказался человеком, который работал и в США, и в Европе. Для них я был первым чернокожим архитектором с опытом ведения проектов на разных континентах».

Опасаясь, что его потрёпанное кризисом бюро не справится со столь сложной задачей, Аджайе объединился с Филипом Фрилоном и Дж. Максом Бондом-младшим, двумя известными архитекторами-афроамериканцами. Их конкурсная заявка обошла предложения таких звёзд, как Йо Мин Пэй, Норман Фостер и Diller Scofidio + Renfro (Бонд умер в 2009 году, но его компания продолжила проект; Фрилон умер в 2019 году). Построенное в результате трёхуровневое здание, напоминающее корону, облицовано переливчатыми алюминиевыми панелями бронзового оттенка с вырезанным на них тонким геометрическим узором.

Писательница и дизайн-критик Александра Лэнг называет панели «отличной визитной карточкой». Аджайе, с её слов, «чувствует орнамент и его сложность, как никто другой. Меня потрясло, насколько его решения уместно выглядят и одновременно помогают выделиться зданию. Оно должно было соответствовать окружающей неоклассической мраморной архитектуре, и у Аджайе это отлично получилось».

Она проводит параллель с комплексом доступного жилья Sugar Hill в Гарлеме, который Аджайе завершил за год до заказа Смитсоновского института. Там на однотонно-серых бетонных стенах фасада выгравирован орнамент из роз. New York Magazine раскритиковал такой приём и назвал результат «топорным, как будто кто-то неумело поковырялся с инструментами в Photoshop», одна Лэнг считает его «прекрасным узором», который показывает, как тонко Аджайе чувствует материал. «Бетон, металл, зеркала и стекло — в каждом заложены свои свойства и красота», — говорит она. Его фасады «похожи на панцирь: снаружи — одно, а внутри нечто совсем иное».

Сейчас имя Аджайе всплывает первым, когда объявляют престижный конкурс, например, на создание генерального плана (в партнёрстве с другими бюро) нового квартала в Париже недалеко от Национальной библиотеки Франции им. Франсуа Миттерана или на реконструкцию Национального дворца в столице Гаити. Для США он проектирует Художественный музей Принстонского университета, а в Гарлеме идёт строительство нового здания для Studio Museum, посвящённого творчеству художников африканского происхождения.

Но в первую очередь внимание Аджайе сейчас сфокусировано на Африке. Он работает над новым кампусом для Института Африки — исследовательского центра в ОАЭ. Нынешний этап своей жизни в Гане он называет «третьей главой», которой предшествовали ранние работы в Лондоне и вторая фаза с фокусом на проекте для Смитсоновского института. По его словам, он ощущает, что его «призвали на службу родине. Сейчас мы работаем над Национальным собором в Гане, а в конечном счёте в Западной, Восточной и Южной Африке. Кажется, настало очень важное время новых возможностей».

Мировая слава сделала его моделью для подражания с расовой точки зрения. «Когда произошла вся эта история с Black Lives Matter, многие журналы звонили мне с просьбой описать, каково это — быть чернокожим архитектором. Я отказал большинству, потому что уже не считаю своей обязанностью просвещать людей по этому вопросу». Вместе с тем он признаёт, что статус первопроходца очень много для него значит. «Нет, это не обуза. Я очень, очень горжусь музеем Смитсоновского института, — поясняет он. — И очень благодарен. Глядя на своих детей, я знаю, что теперь в мире есть что-то и для них».

Его известность очень вдохновляет молодых чернокожих творческих профессий. «Аджайе — фигура неоднозначная отчасти и потому, что никого, похожего на него, пока не было, — считает Лесли Локко. — Он сопротивляется ярлыку чернокожего архитектора, однако об этом нельзя не думать, оценивая его работу. Он ясно заявляет, что он британский африканец, и отсылки в его работах объясняются глубоким пониманием африканского континента. Люди иногда не знают, как к этому относиться». Локко однажды попросила Аджайе приехать с лекцией в Йоханнесбург, где она в то время преподавала. «Это было похоже на второе пришествие Христа, — вспоминает она. — Он чрезвычайно значимая фигура для студентов».

У него свой взгляд на расовые вопросы в историческом и политическом контекстах. Он против сноса памятников противоречивым историческим деятелям. По его мнению, их исчезновение приведёт к искажению истории. Стирание памяти о неоднозначных фигурах прошлого «порождает хаос, который мы наблюдаем сейчас в XXI веке из-за отрицателей холокоста и тех, кто не до конца понимает американскую историю», — рассуждает он. Напротив, если сохранить памятники, они будут «порождать дискуссию», помогая не забыть и не повторить ошибки.

Точно так же, по его мнению, Британии не стоит замалчивать имперское колониальное прошлое, лучше рассказать его правдивую историю, возможно, посредством музея. «Большинство британцев хорошо знают только про конец, закат империи, — говорит он. — Чтобы продолжать движение в XXI веке, Великобритания должна оценить свою эволюцию... как хорошие, так и плохие стороны, — размышляет он. — Мне кажется, великая нация должна говорить "Давайте пытаться решить эту проблему" вместо "Не будем это упоминать"».

Мемориалы и увековечивание памяти — его любимая тема для размышлений. По словам Аджайе, памятники традиционно символизируют завершение. «Предполагается, что вы задумываетесь о вечности и о том, что ушедшие обрели покой. Вы сооружаете что-то из мрамора на века, чтобы сложилось ощущение, что всё решено и можно оставить это в прошлом». Его собственные мемориальные постройки, напротив, «пытаются натолкнуть на вопросы и размышления».

Он преклоняется перед Мемориалом ветеранов войны во Вьетнаме на Национальной аллее в Вашингтоне авторства Майи Лин, потому что его огромный список погибших и пропавших без вести преподносит историю без оглядки на иерархию. Все имена и звания равны. Схожий приём — долгий проход с чтением имён, выгравированных на стене, — использован в его проекте для Смитсоновского института и будущего Мемориала холокоста в Лондоне.

И там и там посетители погружаются в тревожную темноту, прежде чем выйти к свету. Проект Мемориала холокоста, вокруг которого уже ведутся жаркие споры, предполагает, что все посетители, даже дети, должны будут в одиночку пройти через камеру с бронзовыми стенами. «Это краткий опыт погружения в то, что во время холокоста происходило с миллионами людей, — объясняет Аджайе. — По всем опросам, 20% англичан считают, что холокоста не было. Мы используем архитектуру, чтобы пробудить в людях эмпатию, сопереживание этой теме. Не ощущение, что всё уже закончилось, а реакцию: "Боже мой, об этом правда надо задуматься"».

Из своего дома в Африке Аджайе размышляет о мировой истории и о том, какую форму могут принимать её отдельные фрагменты. Как выстроить честный рассказ о прошлом, разговаривая с детьми? Как избежать вымарывания неприятных моментов из истории и риска повторения своих ошибок? Как проникнуться чувствами тех, кто был лишён голоса? Его миссия внушает надежду на объединение всего человечества, а также прошлого с настоящим.

Что до будущего, то он с оптимизмом говорит о городах, переживших пандемию, напоминая, что после эпидемий туберкулёза улучшились санитарные условия, а после 11 сентября повысилась безопасность зданий. Его прогноз — «воздухопроницаемые здания и более разнообразные экосистемы», больше доступа к солнечному свету. «В людях хорошо то, что мы умеем развиваться, — говорит он. — Сталкиваясь с проблемой, мы эволюционируем и решаем её. Мы так или иначе изменим ситуацию с повышением плотности населения, которого всё равно не избежать. Здания будут больше. Города, которые мы построим, будут больше и лучше». Он усмехается. «Так будет. И так уже есть».

Фото: Francis Kokoroko