«Без любви нет жизни». Последнее интервью Аллы Вербер

«Не люблю фотографироваться, всегда нервничаю». Съёмка занимает не более получаса, мы идём разговаривать в ресторан Buro. Перебрасываемся фразами о легендарном Рождественском обеде для главных редакторов глянцевых изданий, который из года в год устраивает Вербер в ЦУМе. «Это моё ленинградское голодное детство, мне всегда всех хочется накормить. Так, а вы голубцы здесь пробовали? Нет? Обязательно. Цветную капусту и голубцы сейчас принесут». Пока несут капусту, чай с мёдом и кофе, речь заходит о теме номера – «Трансформация успеха» , – но сначала Алла Константиновна заводит речь о глянце...

Я до сих пор люблю читать журналы, мне важно смотреть картинки и читать текст на бумаге. Электронное мне тяжело воспринимать, старая школа, мне 61 год! Несмотря на это, стараюсь идти в ногу со временем – Instagram (Социальная сеть признана экстремистской и запрещена на территории Российской Федерации) и все эти технологии... Я учусь и прошу моих ассистентов показать, научить, как что работает. Я хочу дожить до 100 лет и в 93 года быть для своих внуков примером бабушки, которая может с ними говорить по скайпу или... ну, что там на тот момент будет.

В ногу со временем... Сегодня не у каждого есть ответ на вопрос «Зачем утром вставать с кровати?». Говорят о потере мотивации.
Ой, вы знаете, последнее время практически каждый день меня спрашивают: как вы мотивируете себя? Для чего вы живёте? И спрашивает в основном молодёжь. Первый раз об этом спросила дочь близкой подруги, молодая, ей 30. И я стала задумываться – для чего. Моя мотивация? Я в ответе за свою семью – это главное. Если я не буду мотиватором, не буду так себя вести, то всё вокруг меня просто повалится. И с бизнесом так же. Вот мотивация. Что я родилась, что живу, что наступает новый день – одно это радостно. Жизнь нелегко прожить, не каждый день праздник, но кто сказал, что будет легко? Я часто последнее время говорю, что в жизни очень важна любовь. Любовь, отношения, чувства. Без этого ни женщине, ни мужчине не интересно жить. Это, наверное, и есть мотивация – любовь. Потому что, когда мы любим, по-другому ощущаем жизнь. Хочется жить! Без любви нет жизни. Второе – работа. Работа должна приносить радость, пусть даже материально не даёт многого. Я не ханжа, деньги очень важны. Но деньги, которые приносит нелюбимая работа, это тоже плохо. Это надо менять.

Где набраться смелости, чтобы это изменить?
Давайте я буду говорить о себе. Начну с самого начала. Я родилась и выросла в городе Ленинграде, на Театральной площади. Родилась в интеллигентной, интересной, красивой семье. С детства думала, что Ленинград, архитектура, дача, семья, красивые вещи, машина – так должно быть и будет всегда. Планка была поднята с самого начала, я хотела жить красиво, счастливо. Но в 1976 году эмигрирую – уезжаю одна, без семьи, без денег. Ни прошлого, ни будущего. В такие моменты многие молодые люди ломались, принимали наркотики, чего я не делала никогда – мне всегда было страшно потерять контроль.

Помните, что крутилось в голове, когда покидали страну?
Не крутилось ничего, вообще не понимала, что меня ждёт. Одно знала точно – надо пойти учиться. Жила тогда в Монреале и, как бы ни было трудно, училась. Как всё удавалось, не понимаю, наверное, что-то вело меня по жизни.

Счастливые совпадения?
Я считаю, что всё неслучайно. Плохое – тоже урок, который показывает твои ошибки или вещи, которые ты должен преодолеть, чтобы начать следующий этап. Такой этап наступил в 1989 году, когда от меня ушёл муж. Он влюбился в другую женщину, и это было больно. Тогда я решила, что оставаться в Торонто не могу, хотелось уехать далеко, в Америке я везде была, в Африку не хотелось – оставались Москва или Ленинград!

Вообще, к тому моменту я уже устроилась на Западе, у меня был красивый дом, где на кухне собирались самые интересные люди. Я коллекционировала искусство, у меня это от дедушки. Всё сложилось само собой: дедушка собирал антиквариат и дружил с художниками-шестидесятниками, они все выехали в Нью-Йорк, и я была известна как «дочка Кости Вербера». На Манхэттене в ресторане «Самовар» собирались все: и Шемякин, и Кабаков, и Целков, и Немухин. Денег не было, картины не продавались, и они мне говорили: «Доченька, вот тебе моя работа, покажешь папе». Так я начала собирать искусство. Меня это захлестнуло, я могла взять и купить картину на деньги, отложенные на оплату аренды, прийти домой вечером, вбить гвоздь, повесить её и сидеть смотреть на неё всю ночь.

И вот я решила ехать в Россию. Не думала тогда, что буду жить в Москве, я же питерская, причём с таким папой, как мой, который настолько любил Ленинград, знал историю каждого дома, и бабушка с мамой прожили всю блокаду в Ленинграде, уезжали по Ладоге... Почему-то часто возвращаюсь к папе в последние годы... папа был зубным врачом, очень известным, его окружали актёры, музыканты – самым близким другом был актёр Александр Демьяненко, Шурик из «Операции "Ы". Родственники в разных уголках мира. У нас всё было очень international.

Гражданин мира...
Кстати, я вчера своему очень близкому другу рассказала небольшую историю, очень смешную. Три года назад я была у мамы в Торонто, перевозила её с одной квартиры на другую. И нужно было распаковать вещи, чёрные мешки стояли в большой комнате. Открываю один из мешков, а там – шуба, чернобурка, которую я купила за $7000 в 1979 году. Мама хранит всё. Сколько мы ни пытались с сестрой выбросить, но она как-то ныкает всё. Увидела эту шубу, этот ужас в мешке, сунулась туда и начала смотреть, нет ли чего важного. И вдруг вытаскиваю зелёную советскую шкатулку, открываю – вставная челюсть! Такая советская, из госпиталя! Обомлела, думаю: чья? Честно, хотела пойти разбудить и засунуть эти зубы матери! (Смеётся.) Чьи зубы пролежали столько лет? Утром мама сказала: «Бабушкины. Вот если у тебя есть силы их выбросить – выброси». Я их положила и попросила свою подругу вечером, когда она придёт, осторожно вынести.

С челюстью вы разобрались, а вообще легко с вещами расстаётесь?
Я многие свои вещи раздавала. Если не носила, меня раздражало, что занимает место. Лет двадцать это продолжалось. И сейчас мне жалко, да.

О какой вещи того времени жалеете больше всего?
Versace, лакированный чёрный плащ. Весь в молниях, длинный, чёрный, приталенный, с воротником. Это было вообще! В этом плаще я приехала в Москву, в нём же пришла в декабре на одно мероприятие. Лак на холоде задеревенел, друг взял меня за руку: «Боже мой, кисуля, у тебя нету шубы? Тебе холодно?» На следующий день мне домой прислали шикарную дублёнку, красивую, прямо богатую. Больше тот плащ я не надевала. Очень много вещей Versace у меня было, Moschino, очень много Gucci 1970-х годов, сарафаны... Тогда в Риме эта glamorous-жизнь захлестнула меня, до сих пор glamorous – мой девиз по жизни, другого не имею. Помню, у необыкновенного моего папы был синий бархатный пиджак Gucci с лацканами. Для него вообще важно было всё красивое. И он бежал впереди меня, чтобы купить мне всё, и всё это было комплектами, нарядами. Помню, зашли в один магазин, и папа увидел крокодиловые сумки, одну коричневую, другую зелёную, и он сказал: «Ну, одну, коричневую, маме, а зелёную тебе». Он подошёл к кассе, думал, цена 70 000 лир, а оказалось – 700 000 лир. А 700 000 лир – это все равно как €700 000 для него тогда. Поэтому он сказал маме: «Танюш, ну, мы тебе потом купим, а Алле купим вот эту зелёную сейчас». Поэтому эта сумка была со мной всю жизнь.

Почему – была?
Плохая история. Я подарила эту сумку дочке, а у неё украла няня. Я месяц переживала. У меня много памятных вещей. Например, у меня есть маленькая серебряная сумочка от самого Джанни Версаче. Представляете, мне посчастливилось пожать ему руку. К сожалению, не было тогда айфонов, не сфотографируешься, но есть эта сумочка, которую я даже не беру с собой, потому что боюсь, что она может пропасть. Одно из самых знаковых платьев в коллекции – тоже Versace. Я пришла к Джанни как раз в том платье – кстати, никто не учил в то время, что прийти к дизайнеру в другой вещи недопустимо. (Не могу представить, что я бы подошла к Карлу Лагерфельду в шубе не от Карла! Он бы мне веером своим дал по голове!) Помню, у меня был обед с Карлой Фенди в Риме, и я пришла почему-то с сумочкой Prada. Карла заявила, что не сядет со мной, пока я не поменяю сумку. Она заставила ассистентов пойти в шоурум, взять красную Fendi Doctor Bag, я при ней переложила всё в эту сумку, только тогда мы сели за стол.

Мне подарил сумку мистер Алайя (Аззедин Алайя, основатель марки Maison Alaïa. – Прим. ред.). Мистер Алайя сделал моё свадебное платье сиреневого цвета для второго дня торжества. Цвет Алайя выбрал сам. Это был 1983 год, мы носили всё не просто секси: платья и джинсы – ложились и застёгивали, по-другому они не сходились. Вот что значит «в обтяжку».

Вы могли себе представить, что видите готовое платье и понимаете: «Я никогда такое не надену»?
Мне нравится сиреневый, васильковый, мои любимые цветы – анютины глазки. Он сделал мне платье... под мои глаза. Он считал, что я должна быть такой, и я благодарна ему за это. Оно до сих пор у меня в шкафу. Тогда я считала, что дизайнер лучше знает. Сейчас могу спорить, потому что есть опыт и есть что сказать. «Никогда не говорите "никогда"» – эту фразу слышат все, кто работает со мной последние 25 лет.

Кстати, о том, что всё неслучайно. Я так познакомилась с Томом Фордом. Со времён Рима, с 1970-х, я была влюблена в Gucci. Папа всегда говорил: «Мы не настолько богаты, чтобы тратить деньги на ерунду. У тебя должен быть маленький чемоданчик, в этом чемоданчике – самое лучшее». И вот начало 1990-х, меня опять потянуло на Gucci, стиль 1970-х (и в этом году, кстати, что-то опять меня потянуло в молодость...). Я приехала в Милан, у Gucci новый дизайнер, креативный директор Том Форд. Зашла менять ремешок на часах в один из ювелирных магазинов, сижу, а напротив, за соседним столом – мужчина. Ну, Том Форд, он красавец, нет женщины, которая бы не обмерла под его взглядом. И мы с ним начали кокетничать, познакомились. За пару месяцев до этого я писала в Gucci письма о том, что Mercury хочет продавать марку в России, я практически дошла до Доменико де Соля. И тут мы, значит, с Томом Фордом, а фотографий его я ещё не видела. Он говорит: «Том». – «Алла». Когда назвал фамилию, я бросилась рассказывать всю эту эпопею, в конце которой – встреча во Флоренции с господином де Солем. В итоге во дворце Gucci во Флоренции меня встречали и Доменико, и Том. Я в зелёных сапогах Gucci из кожи питона, сумка, пиджак – всё Gucci. Вот, кстати, эти сапоги у меня пропали, о них тоже жалею. Знаете, в перелётах. Я теперь стала запаковывать вещи сама. Потому что между гостиницами столько вещей disappeared за эту жизнь. В последние годы стала тяжело переносить потери. Когда теряется такая вещь, от меня будто кусок отрывают.

Какими ещё вещами вы дорожите больше других?
Платьем Dolce & Gabbana. У меня много вещей от Стефано и Доменико. Я с ними познакомилась, считайте, 30 лет назад, когда Стефано и Доменико, молодые мальчики, ещё лично распоряжались в шоуруме. А я такой типаж всегда была, итальянский. Особенно после Рима: волосы, мейкап, я была похожа на итальянку. И вот я пришла к ним сладкой булочкой и вписала в заказ сумму $80 000. Именно «заказ», тогда и слова «бюджет» не было. Это были большие деньги. Второй заказ был уже на $250 000. Я дала им бизнес. Я, кстати, им очень благодарна. Я единственная женщина из commercial department, кто приезжает на их показ Alta Moda. Но я клиент, и клиент большой.

Какие тогда фигурировали суммы заказов для других брендов?
Versace тогда не было в нашем в магазине, в Москве он был у другой компании, я покупала для себя. Мы открыли магазин Gucci на Кутузовском проспекте. Большие были суммы, мы Gucci хорошо покупали. У нас был очень красивый магазин, на открытие прилетели Том Форд (первый раз в Россию) и Доменико де Соль. Первый магазин – 175 кв. м на Кутузовском проспекте.

Говоря о бизнесе, какое основное правило Аллы Вербер сегодня?
Жёстко контролировать эмоции. Это первое, что изменилось во мне и в бизнесе. В бизнесе за эти 30 лет выросло третье generation свободных людей, которых мы обучили моде... Я считаю, что компания Mercury дала людям возможность одеваться, покупать всё, что хотят, весь luxury-сегмент. Мне довелось одеть всё наше правительство, 7 ноября все стояли в пальто Brioni, все. Потом они сказали: «Как ты нас одела, всех одинаково». Моя логика была проста: «Будет холодно – кашемировое пальто на подкладке».

Что-то вроде «Алла Вербер: как я боролась с малиновыми пиджаками».
Да, кстати, первым делом я подумала о мужчинах. Почему? Потому что женщины были всегда красивые, даже когда купить было нечего. Но какие ужасные мужчины – чёрные брюки, белая рубашка, малиновый пиджак и – короткий рукав! Ужас! И ещё пиджак без рубашки... И оно думает, что может завоевать женщину! Я подумала: нет-нет, сначала одеть мужчин.

Почему именно Brioni стал тогда знаковым, статусным брендом? Чуть ли не нарицательным: «Мужчина в Brioni – это успех».
Потому что Zegna более яркий, более affordable. Zegna для меня был неким international brand для мужчины, юные дипломаты должны носить Zegna. Поэтому с него мы и начали. А потом уже подумала: что же этот мужчина хочет после Zegna, когда у него уже и бизнес, и дипломатический паспорт...

...и второе гражданство, и всё уже нормально.
Да, что называется, уже пошла инвестиция в грудь, губы и – в Brioni. Сегодня эти люди покупают и Zegna, и Brioni, и Tom Ford. Очень Тома Форда все любят. Brioni сегодня уступил место Kiton.

Почему?
Взял стабильностью, пониманием в бизнесе, пониманием, что сегодня надо брать сервисом, не только качеством. Сегодня всё изменилось. Когда мы начинали, были пионерами, не просто смелыми, а рисковыми. Какое guts нужно было иметь, чтобы во времена, когда пустые прилавки, привезти Versace, Dolce, Gucci, Zegna, Brioni. Когда мои менеджеры приезжали на закупку в те годы, у них квартира стоила меньше, чем...

Чем ваш костюм?
Да! (Смеётся.)

Фото: Георгий Кардава. Видео: Семён Литовчин